Талтос

– Мэйфейры, еще не родившиеся на свет, – прошептала Роуан.

Они только что свернули на Сент-Чарльз-авеню и попали в божественный коридор зелени, дубов, одевшихся в ослепительно яркую весеннюю листву. Мягкий солнечный свет, редкое уличное движение… Прелестные дома, подобно вспышкам света, возникали один за другим.

«Мой город, дом… Все в порядке, рука Роуан в моей руке».

– А, вот и Амелия-стрит, посмотри, – сказал Майкл.

Насколько наряднее выглядел дом Мэйфейров, перестроенный в стиле, свойственном Сан-Франциско, свежевыкрашенный в персиковый цвет, с белыми наличниками и зелеными ставнями. И ни единого сорняка. Майкл едва удержался, чтобы не попросить остановиться, – так хотелось увидеть Эвелин и Беа. Но он понимал, что должен сперва встретиться с Моной и увидеть мать с ребенком пока еще как единое целое. И он обязан быть вместе с женой, спокойно поделиться с ней впечатлениями в большой спальне наверху о том, что случилось, об историях, которые они слушали, о странных вещах, увиденных ими… Им нужно обсудить то, о чем они не смогут рассказать никогда и никому… за исключением Моны.

А завтра они выйдут из дома и посетят усыпальницу, где похоронен Эрон. И он должен будет, согласно старому ирландскому обычаю, просто поговорить с Эроном вслух, громко, как если бы Эрон отвечал на его слова. А если кому-нибудь эта шутка придется не по душе, что ж, они могут убираться, не так ли? Вся его семья всегда так поступала. Отец ходил на кладбище Святого Иосифа и разговаривал с бабушкой и дедушкой всякий раз, когда ощущал потребность в таких беседах… А дядя Шамюс, когда болел, говорил своей жене: «Ты сможешь разговаривать со мной, когда я уйду. Единственная проблема состоит в том, что я не буду отвечать тебе».

Снова переменился свет, стало темнее, и разросшиеся деревья, закрывая небо, разделяли его на крошечные сияющие осколки. Садовый квартал, Первая улица. И чудо из чудес: дом на углу Честнат-стрит, среди весенних банановых деревьев, папоротников и цветущих азалий, ожидающий их приезда.

– Пирс, ты должен зайти к нам.

– Нет, благодарю, меня ждут в центре города. Отдыхайте. Позвоните, если понадобится помощь.

Он уже выскользнул, чтобы подать руку Роуан, выходящей из машины. А затем своим ключом открыл калитку и махнул рукой на прощание.

Охранник в форме, прогуливавшийся вдоль боковой ограды, незаметно исчез из виду – наверное, зашел за угол дома.

Тишина была поистине целительной. Машина скользнула из света в тень и бесшумно унеслась прочь. Умирающий полдень, сверкающий и теплый, дарил умиротворение. Сладкий аромат олив висел над всем двором. А вечером в воздухе снова распространится запах жасмина.

Эш сказал, что аромат – самый быстродействующий стимул памяти, позволяющий путешествовать в забытые миры. И он оказался совершенно прав. Что будет, если человека лишить всех ароматов, необходимых ему как воздух?

Майкл открыл переднюю дверь и почувствовал внезапное желание перенести жену через порог. Черт возьми, а почему бы и нет? Он подхватил Роуан на руки.

Она тихо вскрикнула от удовольствия и обняла Майкла за шею.

Самое главное, когда отваживаешься на подобные жесты, не уронить даму.

– А теперь, моя милая, мы снова дома, – прорычал он прямо в ее мягкую шею, заставляя Роуан откинуть голову назад и целуя под подбородком. Запах сладких олив уступил место запаху Эухении: вечно присутствующему запаху воска, старого дерева и чего-то еще сложного, непонятного, очень дорогого и вдыхаемого с наслаждением.

– Аминь! – прошептала Роуан.

Пока он опускал Роуан на пол, она на миг прильнула к нему. Ах, это было приятно! И его стареющее, израненное сердце замерло. Она услышала – разве она могла не услышать своим докторским ухом? Ничего страшного. Он стоял, крепкий и спокойный, прижимая ее к себе, вдыхая запах ее чистых мягких волос, глядя вниз, на Роуан, на сверкающий холл, и дальше, вдоль громадного, словно парящего в воздухе белого прохода, на виднеющиеся вдалеке стенные росписи столовой, все еще освещенные полуденным солнцем. Дома. Здесь. Никогда, никогда ранее они не испытывали ничего подобного.

Наконец Роуан выскользнула из его объятий и встала на ноги. Едва заметная, крошечная морщинка появилась на лбу.

– Все хорошо, милый, – сказала она. – Только некоторые воспоминания тяжко умирают, ты знаешь. Но я думаю об Эше, и над этим стоит поразмыслить больше, чем над всеми остальными печальными событиями.