Кислород

— Прощай, Алиса! Храни тебя Бог. Праздник был просто чудесный!

Повесив свернутый кольцом провод на плечо, взяв в одну руку удлинитель, а в другую — ветроустойчивый фонарь, Алек по трем замшелым ступенькам поднялся с террасы на лужайку и пошел дальше, к деревянным воротам, что вели в сад. Этому саду было уже лет триста, если считать, что первые деревья посадили сразу же после постройки дома. Деревья, что росли в нем сейчас, были покрыты лишайником и, несмотря на цветение, давали урожай всего раз в три года. Но их плоды, маленькие, твердые и кислые, олицетворяли для Алека вкус настоящих яблок, и он никогда не покупал яблоки в Лондоне, какими бы сладкими и блестящими они ни казались, красуясь на полках супермаркетов.

Он дошел до середины сада, поставил фонарь на землю и снял с плеча лампочки. По краям лужайки росли четыре дерева, которые благодаря своему удачному расположению всегда служили шестами для гирлянды. Он принялся за дело, хорошенько укрепив конец провода с лампочкой прямо у себя над головой, и, на ходу разматывая провод, попятился ко второму дереву, потом к третьему и к четвертому и, наконец, подсоединил провод к удлинителю и протянул удлинитель к розетке у полуразрушенной стены. Он стоял, согнувшись, с вилкой в руке, когда услышал звонок в доме. На секунду он подумал, что мать нажала кнопку тревоги, а он ее не расслышал. Потом он понял, что это звонит телефон, со всех ног бросился к дому, — добежав до кухни как раз в тот момент, когда звонок оборвался. Он подошел к лестнице. Разговор продолжался минуты две, потом раздался стук трубки, неловко опущенной на рычаг. Он поднялся на второй этаж.

— Ларри, — сказала она.

— Я был в саду. Извини.

— Он скоро приедет, — сказала она.

— Я не смог вовремя снять трубку. Прости меня.

— Пустяки.

— Нет.

— Спокойной ночи, дорогой.

— Спокойной ночи. Мама?

— Что?

— Спокойной ночи.

Вернувшись в сад, он включил лампочки. Они горели отлично, расцвечивая темноту, как когда-то, в далекие вечера, когда еще Стивен был жив. Кошка вернулась — при свете гирлянды видно было, как она крадется в высокой траве. Она замерла, потом прыгнула на бочку с водой, оттуда — на стену и снова растворилась в темноте. Алек встал под сверкающую гирлянду и, постояв немного, как человек, совершенно забывший, зачем он пришел туда, где он есть, скользнул вниз, прислонившись спиной к стволу одного из деревьев. Он уже знал, с уверенностью, граничившей с облегчением, что не справится. Никакие доводы разума, никакой самообман или увещевания не смогли бы ему помочь. Пережить потерю Алисы будет не трудно, а невозможно, и какая-то часть его просто умрет вместе с ней. На людях он еще мог притворяться, но сейчас, когда вокруг были только летучие мыши и звезды, он снял очки, аккуратно сложил их, опустил голову на руки и разрыдался.

16

Временами, проснувшись и еще не вспомнив о своей болезни, она чувствовала себя почти хорошо. Это напоминало ей сцену, которую она, должно быть, видела в старом фильме: приговоренный, которого вывели из камеры на расстрел, останавливается во дворе, чтобы посмотреть на погоду и определить, хорошим ли будет день, словно это еще имеет для него значение. По привычке, как тот бедняга бирманец у Оруэлла^[36], который перешагнул через лужу по дороге на виселицу, не желая замочить ноги. Неужели такие вещи уходят в последнюю очередь? Жесты, непроизвольные действия, манера наклонять голову или двигать руками при разговоре? Ей казалось, что ее собственные руки становились слишком тяжелы для нее, как будто превратились в два огромных плавника, а не в хрупкие сплетения костей и шишковатых вен. Кольца носить стало практически невозможно. Во сне они соскальзывали у нее с пальцев.

Застонав от усилия, она села на край кровати и нагнулась вперед — так ей было легче дышать. В комнате было душно. Слишком много цветов, слишком мало воздуха. Нужно открыть окно. Что за важность, если она простудится? А если простуда перейдет в воспаление легких? Когда-то его называли другом стариков, но она не находила ничего дружелюбного в том, чтобы захлебнуться в собственной постели. Но разве хоть одна дверь на тот свет открывалась легко? Стивен разбился на своем «Ровере». Ее отец, с пальцами, пожелтевшими от табака — он выкуривал по три пачки «Вудбайн» в день, умер от коварной, но неизвестной болезни, симптомами напоминавшей разочарование или скуку. Теперь вот — она сама. Смерть распускается у нее в голове, как цветок. Как черный тюльпан.

---

36 Рассказ Дж. Оруэлла «Казнь через повешение» (1931).