Кислород

Новый этап поисков продолжался уже пятнадцать минут; процессия из мужчины, монахини и двоих бортпроводников шествовала по проходам, пока не наткнулась на пропавшего ребенка на верхней палубе, в одном из незанятых мультирегулируемых кресел клубного класса — девочка сидела, сна ни в одном глазу, по-видимому, замышляя очередную проделку. Бортпроводники изумились. Как ей удалось проникнуть сюда никем не замеченной? Но Ларри знал, что его дочь обладает таинственными способностями и что умение ускользать от взгляда взрослых, который, как частое сито, ловит лишь крупные предметы, — только одна из них.

— Ты всегда оставаться с папа. — Сестра Ким погрозила девочке пальцем и тут же подмигнула ей, назвав «милым ребенком».

Ларри взял Эллу за руку и повел обратно.

— Хочешь посмотреть кино, Эл?

Всадник мчался под дождем, черная блестящая фигура верхом на черной блестящей лошади. Но Элла предпочла раскраску из детского набора, который ей вручили в начале полета, и принялась закрашивать рисунки, нахмурившись от усердия, как будто раскрашивание было ответственным поручением от кого-то, облеченного властью, и имело скрытую от Ларри цель. Внутренний мир дочери становился для него все более чуждым. Он уже не знал даже самых простых вещей: счастлива ли она или, по крайней мере, довольна ли. По мнению Хоффмана, путешествие должно было пойти ей на пользу. Терапевтическое воздействие вкупе с фундаментальным человеческим опытом. Он заявил, что ему нравится, когда «его маленькие люди» встречаются с госпожой Смертью и жмут ей лапу. Кирсти тоже была «за», и Ларри оказался в меньшинстве. Но разве ребенку могло пойти на пользу то, что ждало их в Англии? Что случилось с бабушкой? Куда бабушка уехала? Нет. Он не мог разделить веру Хоффмана в способность детей противостоять грубой правде жизни. С чего ребенку быть сильнее взрослого мужчины?

Сестра Ким рассматривала книгу с фотографиями других монахинь. Руки у нее были маленькие и натруженные — настоящие рабочие руки, и Ларри спросил себя, было ли ее сердце таким же, потрескавшимся и рубцеватым от необходимости любить всех без разбора. Он спросил, не сможет ли она присмотреть за Эллой, пока он пойдет освежиться. Она согласилась, и, вытащив из-под кресла синий кожаный несессер, он направился в туалет, задвинул складную дверь кабинки и оказался лицом к лицу с собственным отражением. Освещение было неумолимо больше обычного. На лицо словно лег серый загар, даже волосы, светло-русая шевелюра, в которую калифорнийское солнце вплело золотые нити, выглядели заурядно и скучно. Под кожей проглядывали черты человека стареющего и слабого.

Он отлил. Кто-то толкнул дверь. Ему нестерпимо хотелось курить, но если обнаружится, что человек, только что потерявший дочь, подвергает опасности жизни остальных пассажиров и становится причиной пожарной тревоги, в Хитроу его встретят — еще одна фантазия на тему грозящего ареста — социальные работники и транспортная полиция. Он усмехнулся при мысли, как отреагировал бы на это Алек, и, думая о брате, понял, как сильно хочет с ним увидеться и что в какой-то мере на него рассчитывает. Как Алек теперь выглядит? Прошло пять-шесть лет с тех пор, как он пережил «трясучку» (выражение Алисы) и оставил преподавание в лондонской средней школе. Насколько серьезным был тот его срыв? Лечился ли он? Он так и не спросил об этом, потому что шесть лет назад был в Сан-Диего — участвовал в рекламной кампании «Рибок» и договаривался с Реем Лумумбой о роли в «Солнечной долине». Только что родилась Элла, и проблемы Алека казались напоминанием обо всем, что он — Ларри — оставил позади в далекой Англии, сбежав от парок, которые в пресыщенных странах Старого Света всегда слишком торопятся взять в руки ножницы и которые уже отправили его отца в подземный мрак. Он не мог представить, как они с Алеком справятся с тем, что их ждет в ближайшие недели, какое нечеловеческое напряжение им придется вынести, но факт оставался фактом: они скоро осиротеют — мысль ужасная, будоражившая воображение, пробуждавшая к жизни все детские страхи.

Кирсти, чья мать умерла в возрасте сорока семи лет (ее «Сессна» спикировала в Мексиканский залив на пути в Тампу), сделала ошибку, попытавшись подбодрить его порцией хаотичных дзен-рассуждений в ночь, когда он вернулся из Лос-Анджелеса. Она рассказала ему про звонок Алека и добавила: «Знаешь, страдание происходит от нашей неспособности принять быстротечность жизни». В этой истине он уже давно не сомневался, но он также знал, что она понимала ее так же смутно, как и он сам, притязая на мудрость, до которой ей было еще расти и расти, и эта искра тут же разожгла одну из их самых безобразных и бешеных ссор. На кухне при свете лампы, посреди сверкающей утвари, приобретенной благодаря «Генералу Солнечной долины», они швыряли в лицо друг другу обвинения, нимало не заботясь об их справедливости и правдоподобности, — словесная драка вслепую.