И переполнилась чаша

– Бог мой, – говорила Алиса, – как вы меня напугали! Что за прихоть, броситься вот так в воду, надо было сначала хоть ногой попробовать!

– Если б я попробовал ногой, я б ни за что не окунулся, – отвечал Шарль.

– Именно это я вам и говорю, – рассудительно отчитывала его Алиса. – Именно это. Вы сошли с ума, Шарль, теперь полежите на солнце, расслабьтесь.

Надо думать, она позабыла о своем костистом теле и белесой коже. Вынужденная забота о Шарле придала ей уверенности в себе или, вернее, изменила ее роль: играя мать, она позабыла о роли наяды, думал Шарль. Очарованный, он поспешил – опасаясь, что она спохватится, – растянуться рядом с ее полотенцем и, подложив руки под голову, закрыть глаза.

Он глядел на нее сквозь ресницы привычным взглядом опытного охотника, однако без былой самонадеянности, поскольку охотник в нем отсутствовал, а дичью, готовенькой уже, на блюде, так сказать, был на этот раз он сам. Он давно это заподозрил и теперь ясно осознавал; он уже без памяти любил довольно широкие, но худенькие плечи Алисы, грудь, вытянутую линию тела, тонюсенькую талию, узкие бедра, длинные ноги, длинную шею. Все у нее было такое вытянутое и напоминало жирафу – удивительное животное, о существовании которого Шарль узнал в школе и с тех пор неизменно восхищался его необычным строением. Он не помнил, кто, Ламарк или Дарвин, но кто-то из них утверждал, что своей необычностью, своей длинной шеей они обязаны чревоугодию, желанию во что бы то ни стало отведать лакомых листьев, росших высоко на деревьях, побуждавшему их отчаянно вытягивать коротенькую изначально шею. Алиса же вдобавок обладала от рождения изящнейшими очаровательнейшими ручками и ножками, локтями и коленками; и еще он видел, даже сквозь целомудренный купальник из джерси, прямую линию его излюбленной подвздошной кости, той, что окаймляет бедро и к которой после любовных услад он прижимался головой; он лежал в неподвижной задумчивости на пляже рядом с женщиной, так что ее рука могла бы теребить его волосы, а его голова помещалась на середине пути между двумя полюсами, двумя самыми жгучими точками ее тела, по отношению к которому чувствовал себя эфемернейшим обладателем и преданнейшим рабом.

Некоторое время они лежали молча, но куст акации не разделял их больше, и, как ни странно, им обоим его не хватало. Так необходимо бывает иногда присутствие третьего лица, лишнего и одновременно очень нужного, при котором можно скрытым текстом высказать больше, нежели осмелишься произнести открыто с глазу на глаз.

– Хотите сигаретку? – спросил Шарль. – Сейчас я принесу, только предупреждаю, табак темный, крепковат немного.

– С удовольствием, – отвечала Алиса, не открывая глаз.

Она проследила взглядом за удаляющейся фигурой Шарля: он шел так же естественно, как если б был в полном облачении. Его физическая непринужденность и уверенность в себе при очевидном непонимании собственной красоты даже вызывали у Алисы зависть. Малейший признак самодовольства в Шарле показался бы ей верхом гротеска, равно как и малейший комплекс – смехотворным. Так, как он, ходили мальчики, которых ей доводилось видеть на пляжах в Италии, юные-преюные, красавцы писаные, равнодушные, напрочь лишенные сознания своей красоты, однако их ловкость и раскованность говорили о том, что они внутренне, эгоистически наслаждаются игрой своих мускулов, рефлексов, всей гибкой и проворной механикой своего тела, тела пока еще одинокого и тем счастливого, не ведая того, какую власть оно приобретет в дальнейшем. Любопытно, что в далеко не целомудренном Шарле было что-то совершенно невинное. Он возвратился с улыбкой на лице, сел возле Алисы, зажег две сигареты, протянул одну ей и впервые со времени их высадки на берегу взглянул ей в лицо. Взгляд его откровенно выражал одобрение и полное удовлетворение тем, что он видел, отчего Алиса почувствовала себя скорее успокоенной, нежели взволнованной или смущенной. Она затянулась, гортань ее заполнилась крепким, едким, недурным на вкус дымом, с непривычки она тотчас выдохнула его через рот.

– Я два года не курила, – сказала она. – Разучиваешься очень легко.

– Это как с велосипедом, – поддакнул Шарль и сам, неторопливо затянувшись, с наслаждением заглотал дым.

В сущности, этот Шарль был своего рода фотографической пластинкой, хамелеоном, барометром ощущений и наслаждений. Что-то в нем сигнализировало, что на улице холодно или жарко, что воздух прян, а вино качественно, и, надо сказать, это его свойство было привлекательно. Алиса тряхнула головой: она приехала сюда только затем, чтобы убедить Шарля превратить свой мирный дом в пересыльный пункт, завод – в укрытие, досуг – в серию боевых заданий. Задача представлялась нелегкой особенно здесь, на природе, в атмосфере каникул, попеременно ассоциирующейся в ее глазах то с романами графини де Сегюр, то с «Любовником леди Чаттерлей». Она размышляла о том, как бы ей подступиться, как лучше подойти к делу, но Шарль, будто кто его таинственным образом предупредил, завязал разговор сам.