И переполнилась чаша

Для Жерома речь шла, очевидно, не о голубке. Он так и стоял, Алиса стояла рядом с ним. Она была рядом с Жеромом, и Шарль, по-видимому, для нее больше не существовал. Тошнота подступила ему к горлу, не от ревности, скорее от чувства отвергнутости; он тоже медленно поднялся, из вежливости, как если б вдруг у него в доме за чашкой кофе заиграли «Марсельезу», не сказать – неуместную, но, во всяком случае, неожиданную.

– Боже мой! Боже мой! – прошептал Жером. – Вы слышали, Алиса? Вы тоже слышали?

– Да, – тихо отвечала Алиса.

Она медленно опустилась в кресло и закрыла лицо руками, а Жером, повернувшись к ней спиной, стал перед камином и принялся яростно стучать кулаком по мраморной облицовке.

– Они ведь ясно сказали… – повторял он, будто переспрашивая, – ведь сказали ясно: стадо, пастухи… – И, не дожидаясь ни от кого ответа, он развернулся к неподвижно и изумленно уставившемуся на него Шарлю. Бледное, тонкое, рафинированное и, по мнению Шарля, вяловатое лицо Жерома вместе с покрывшей его мертвенной белизной обрело мужественность: сжатые челюсти, жесткий взгляд, проваленные щеки, к неудовольствию Шарля, делали его красивым. Он был красив в гневе, красив в действии, возможно, даже красив в постели, думал Шарль с обидой обманутого мужчины. Между тем Жером вцепился рукой в его пиджак и тряс его с силой, которую тоже трудно было в нем заподозрить.

– Послушай меня, Шарль, мне нужна твоя машина. Мне надо позвонить, но не отсюда. Я обернусь за час, ну за два. Алиса, вы останетесь здесь. Вручаю ее тебе, Шарль; если через пять часов я не вернусь, забудьте обо мне на некоторое время. Вручаю ее тебе. Но я вернусь раньше.

Поймав на лету брошенные Шарлем ключи, Жером вышел. Машина отъехала тотчас.

Как только треск выхлопной трубы растворился в ночи, сверчки возобновили прерванный концерт. Алиса смотрела в огонь. Смотрела печально и отрешенно.

– Вы можете мне объяснить… – робко начал Шарль.

– Да, – отвечала Алиса с грустью, глядя на Шарля и не видя его. – Да, я могу объяснить. Фраза, которую вы слышали, означает, что трое из сети арестованы, находятся у немцев в руках, и, может быть, сейчас их уже пытают или ведут на расстрел, не знаю. Это наши друзья, в первую очередь друзья Жерома, но немного и мои. И еще это означает, – продолжила она медленней, будто рассуждала вслух, – это означает, что евреи – или не евреи, – которые ждут нас, меня или Жерома, которые нас знают и верят нам и никому другому, могут прийти на встречу, никого не найти, всполошиться и попасться. Если же кто-то другой, кроме меня или Жерома, назначит им новую встречу, они подумают, что это ловушка, и не пойдут, а поскольку Жером не может теперь ехать в Париж, где его, должно быть, уже ищут, это означает… это означает… что я поеду туда сама. Поеду на встречу, чтобы предупредить их и назначить другой день и другого связного. Вот. Вот что это значит. Я должна сама ехать в Париж, немедленно, ну, то есть завтра. Полиция меня не знает, гестапо тоже, я ни в чем не была замешана и ничем не рискую, – добавила она, улыбаясь, потому что теперь побелел Шарль.

К ее великому удивлению, он заорал:

– Ехать туда вместо него? Так вы видите свою роль? Думаете, Жером пошлет женщину туда, где эти маньяки могут ее схватить, истерзать, убить? Если он так сделает, то он безумец и подлец! Роль женщины, я вам уже говорил, Алиса, для меня не в том, чтобы шить и плодить детей, роль женщины в том, чтобы жить, быть красивой, молодой, такой, как вы, Алиса, Алиса… Мужчины не посылают женщин умирать вместо себя! Я б убил Жерома, если б он вас отпустил! Я этого не допущу, Алиса, вы не поедете в Париж вместо него!

Они смотрели друг на друга. Смотрели не дружески, а словно двое посторонних: мужчина и женщина.

– Послушайте, Шарль, – сказала она, – мне и без вас нелегко будет убедить Жерома. Он вот уже полгода отказывается давать мне задания. Но в данном случае мне известно и место встречи, и время. И поверьте мне, Шарль, хочет он того или нет, хотите ли вы того или нет, я поеду. Я никакая не героиня, просто мне ничего не грозит. И потом, там женщины, дети, мужчины ждут, чтоб кто-нибудь их увез, спас от уничтожения. Все очень просто, поверьте мне, поверьте, – и она засмеялась. – Поверьте мне, я впервые в жизни могу заняться кем-то, кроме меня самой, впервые могу быть полезна, могу помочь, а не принимать помощь, впервые вместо того, чтобы портить жизнь влюбленному в меня мужчине, я могу спасти от смерти незнакомых мне людей, поверьте мне, Шарль, и оставьте меня в покое. Я подожду возвращения Жерома у себя в комнате. Прошу прощения, Шарль, – сказала она уже с порога и оставила его ошарашенным, изумленным, раскрасневшимся, кипящим яростью; взгляд его блуждал, руки сжимали угол камина.