41  

Чем окончилась бы эта идиллия, будь она вверена в руки Майкла, узнать ему было не дано. Бразды оказались неожиданно вырваны из его рук. За три недели любовь их с Ником выросла с удивительной быстротой, будто дерево в сказке, и ему казалось, что открытий, к которым в обычной любви идут целые годы, им хватает на несколько дней. Может, это-то их и сгубило. Кто скажет… Майкл чувствовал, будто знает Ника всю свою жизнь. Вероятно, и Ник испытывал то же самое и утомился, как за полувековое знакомство. Или, быть может, слишком неистовая любовь Майкла каким-то образом досаждала ему. Или была и какая-то иная, сокрытая причина, более похвальная для мальчика. Поговорить об этом им было не суждено.

К концу семестра в школу приехал проповедник. Это был нонконформист, принимавший участие в кампании по воскрешению религии, которую вели все церкви; перед мальчиками уже выступали приверженцы других религиозных течений. Проповедник был эмоциональным, блестящим оратором. Майкл отсидел два его выступления, не вникая в их суть, и думал об объятиях Ника. У Ника же, по-видимому, настрой был иным. На следующий день в назначенный час он не появился у Майкла. Вместо этого он отправился к директору школы и все ему рассказал.

Не дождавшись Ника, Майкл забеспокоился. Ждал он долго, потом оставил записку и отправился на поиски. К той поре от ужаса, нараставшего в его душе, он впал в ярость. Он все еще искал мальчика, когда его срочно вызвали к директору. С Ником он tete-a-tete больше не виделся. Откровенное предательство того, что для него было свято, так потрясло его, что лишь гораздо позднее Майкл удосужился подумать, каким крахом оно для него обернется. Потом, перебирая в памяти сказанное директором, он понял, что Ник в превратном свете представил все, что случилось. Мальчик ухитрился изложить все так, будто дело зашло куда дальше, нежели на самом деле, и якобы намекнул, что поневоле был втянут Майклом в действия, сути которых не понимал, но которым тем не менее всей душой противился. Со слов Ника у директора создалось впечатление, что речь идет о гнусном совращении, да и только.

Семестр был на исходе. Без всякого шума Майкл немедля покинул школу. Тщательно составленное директором письмо к епископу разом перечеркнуло его мечты о сане. Он отправился в Лондон, устроился пока репетитором при университете. Времени для размышлений у него теперь было более чем достаточно. И если удача и счастье не давали хода чувству вины, то в дни душевного ненастья и уныния оно вернулось: Майкл начал склоняться к мысли, что сложившееся у директора представление не столь уж далеко от истины. Он повинен в худшем из грехов — совращении малолетнего, грехе столь тяжком, что сам Христос сказал, лучше повесить мельничный жернов на шею этого человека и потопить его во глубине морской [20]. Майклу и в голову тогда не приходило, что Ник должен разделить его вину, он жаждал взять всю вину на себя, и будь она большей — принял бы и ее.

Потом же, когда он смог наконец окинуть мысленным взором происшедшее с высоты прожитых лет, более отрешенно, он стал доискиваться до мотивов, которые побудили Ника исповедоваться, причем исповедоваться, исказив истину. Он пришел к заключению, что к исповеди мальчика толкнули искренние религиозные побуждения, в которые вкралась и некая затаенная обида на Майкла, и представил он все в таком искаженном виде из-за обиды, а отчасти — что более объяснимо, — чтобы сгустить краски до предела, коль уж все происшедшее так безнадежно дурно. Так невольно поступает всякий кающийся — Майкл знал это и ясно представлял себе, как Ник превращает их любовь в мрачную повесть о совращении, не держа при этом зла против Майкла. Впрочем, уверенности в этом у него не было.

Шли годы. Майкл получил работу в отделе образования Лондонского окружного совета. Затем вернулся к преподаванию в школе. Без видимых усилий он избегал любовных историй, хотя наклонности порой и давали о себе знать. После того, как переживания и отчаяние, в которые повергла его та история, ушли в прошлое — а на это потребовалось немало времени, — он вновь сосредоточился на поиске того, что ускользало от него, — своего места в жизни, цели, во имя которой создал его Господь. На горизонте вновь маячила надежда принять сан, но он старался не думать об этом. Порой ему казалось, что катастрофа, которой окончилась первая его попытка стать священником, была ниспослана свыше, дабы смирить его, истинный же жребий его впереди. Он учительствовал спокойно, но без всякого душевного удовлетворения. И тут его вызвали в Имбер, он встретился с настоятельницей — и восторженное чувство новой жизни, появления наконец-то достойной стези нахлынуло на него.

  41  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×