7. Он охотился на диких зверей в пустыне.
О, ради всех святых. Мы просим noli
8. Он был недостаточно втянут в жизнь.
«Вы можете рассказывать о вине, любви, женщинах и славе при одном условии: если вы не пьяница, не любовник, не муж и не рядовой в строю. Если же вы активно участвуете в жизни, вы не видите эту жизнь; вы или страдаете от нее, или же чересчур наслаждаетесь ею». Это не ответ виновного, это жалоба на то, что обвинение составлено неправильно. Что вы называете жизнью? Политику? Мы уже говорили о ней. Эмоциональную жизнь? Через семью, друзей и любовниц Гюстав знал все жизненные испытания. Вы имеете в виду брак? Странная претензия, хотя она не нова. Разве женатые писатели пишут лучшие романы, чем холостые? Разве чадолюбивые писатели талантливей бездетных? Хотелось бы познакомиться с вашей статистикой на сей счет.
Самой лучшей жизнью для себя писатель считает ту, которая помогает ему написать лучшие его книги. Уверены ли мы, что способны лучше их самих судить об этом? Флобер был больше «втянут» в жизнь, пользуясь вашей терминологией, чем многие другие писатели. По сравнению с ним Генри Джеймс был просто монахиней. Флобер, возможно, пытался жить в башне из слоновой кости…
9. Он пытался жить в башне из слоновой кости…
Но не получилось. «Я всегда пытался жить в башне из слоновой кости, но волны нечистот бьют в ее стены, грозя разрушить ее».
Здесь мы должны коснуться трех взглядов на этот вопрос. Первый из них касается того, что писатель сам выбирает — насколько это возможно — степень того, что мы называем его вовлечением в жизнь, независимо от своей репутации. Флобер занимал половинчатую позицию в этом вопросе. «Застольные песни сочиняет не пропойца», — он это хорошо знал. С другой же стороны, их авторами не бывают убежденные трезвенники. Флобер, возможно, лучше всего объяснил это, когда сказал, что писатель должен бродить по морю жизни, не погружаясь в него выше пупка.
Второй вопрос: когда читатели осуждают жизнь писателя — почему он поступает так или эдак, почему он не протестует в прессе против того-то и того-то, почему он замкнут и мало участвует в жизни общества? — не требуют ли они от него, по сути, чтобы он стал проще, тщеславнее. Короче, больше похожим на нас? Но если бы писатель стал похожим на читателя, он стал бы просто читателем, а не писателем, что проще всего.
Третий вопрос: в чем же пафос недовольства, когда речь идет о книгах? Возможно, сожаление о том, что Флобер недостаточно участвует в жизни общества, не носит характера филантропического пожелания старине Гюставу иметь жену, народить детей, и тогда он не был бы таким мрачным и угрюмым в этом соревновании? Если бы он преуспел в политике или в какой-либо стоящей работе, стал бы заведующим своей старой школой, которую когда-то окончил, — помогло бы ему это как-то выйти из одиночества? Очевидно, вы полагаете, что писателю вполне можно исправить ошибки в книгах, изменив образ жизни? Если так, то именно вы должны сами сказать ему об этом. Что касается меня, то я не уверен, что, например, что-то можно было бы изменить в портрете провинциальных нравов в романе «Мадам Бовари», даже если бы автор каждый вечер чокался кружками с сидром с разбитым подагрой нормандским пастухом.