Время ангелов

Лео вышел из угла и сел на кровать.

— Ты просто сбиваешь меня с толку.

— Ты продал ее в магазин?

— Да, в классный антикварный магазин в Шеперт Маркет.

— Надеюсь, они еще не продали ее. Ты должен вернуть ее, Лео. Как ты мог!

— Очень просто, старушка. Я же говорил тебе, что должен совершить великий освобождающий поступок. Вот он. Долой отцов!

— Ты же так не думаешь. Ты знаешь, что поступил подло. Не можешь же ты так запросто отказаться от морали.

— Не могу, Мюриель? Ты когда-нибудь слышала о квазарах?

— О чем?

— О квазарах. Это разновидность звезд. Но неважно. Просто брось взгляд на вселенную, а потом поговори со мной о морали. Допустим, нами всеми откуда-то управляют на расстоянии. Предположим, мы всего лишь лягушечья икра в чьем-то пруду.

— А если предположить, что нет? На самом деле ты не веришь во всю эту ерунду. Тебе стыдно. Должно быть стыдно.

Лео смотрел на Мюриель с непроницаемым выражением лица.

— Я должен приготовиться сыграть стыд? Этого будет достаточно?

— Ты должен пойти к отцу и рассказать ему.

— Сыграть роль блудного сына?

— Ты должен сказать, что сожалеешь. Ты должен сожалеть. И тебе необходимо каким-то образом вернуть икону. Верни ее.

— У меня есть другие дела. Я сейчас же пойду знакомиться с твоей кузиной-девственницей.

— Нет, ты не пойдешь.

— Ты обещала!

— Нет. Это была очень плохая идея. О Боже, я в полном замешательстве.

Мюриель прижала руки к лицу, как будто ожидая найти слезы, которые внезапно ощутила в своем голосе.

— Послушай, пожалуйста, если я признаюсь отцу и принесу назад эту проклятую икону, ты позволишь мне заполучить твою кузину?

— Ну, если ты все это сделаешь, я, может, позволю тебе познакомиться с ней. В противном случае — нет. И это точно.

— Поиск! Поиск! Он продолжается. Я рискну. Я даже рискну положиться на твою оценку ее красоты.

— Лео, Лео. Я совершенно не понимаю тебя. Как ты мог намеренно так обидеть отца?

— Квазары, Мюриель, квазары, квазары!

Глава 11

— Ну, я должна идти, — сказала Пэтти, — и так просидела здесь целый век. Не помню, чтобы я так долго с кем-нибудь разговаривала. Вы, должно быть, решили, что я настоящая болтунья. Но я обычно никогда не разговариваю.

— Не уходите, Пэтти.

— Я должна.

— Когда вы придете снова?

— Скоро. В конце концов, я же в доме, не правда ли?

Юджин протянул руку Пэтти. Теперь он установил ритуал рукопожатий. Это был способ прикоснуться к ней. Он заключил ее руку в свою ладонь, и его пальцы мимолетно погладили ее запястье. Он неохотно отпустил ее, и она быстро выскользнула за дверь, улыбнувшись и помахав ему рукой.

Юджин засуетился, прибирая комнату. Он собрал чашки и блюдца, смахнул крошки с пушистой зеленой скатерти. Пэтти съела четыре пирожных. Он полил растение в горшке, обнаружив, что листья его желтеют. С тех пор как пропала икона, у него появилась привычка поливать его слишком часто. Затем сел на стул и посмотрел на пустое место, туда, где когда-то стояла икона.

Где она теперь? Странно было думать, что она в другом месте. Он бы предпочел считать, что она перестала существовать. Ему казалось, что он видит, как она страдает, тоскует, тщетно зовет его слабым голосом, проливая чудотворные слезы. Конечно, это было глупо, по-детски. Она — всего лишь кусок дерева. Ему следует обрести чувство соразмерности, определить масштаб своей потери. Он пытался побудить Пэтти именно так и сказать ему, но она слишком сочувствовала, чтобы понять его намеки. Бесполезно ожидать подбадривающего и успокаивающего разговора от Пэтти. Ему приходилось самому убеждать себя, что, в конце концов, это была всего лишь старая картина. На его долю выпали подлинные потери. Он пережил их. Откуда это нелепое горе сейчас? Даже лучше жить без этой вещи. Возможно, он слишком высоко ценил ее. Это была его последняя собственность, и она защищала его от мысли, что он все потерял.

Да, подумал он, вот в чем дело. Чувство собственности, от которого давно уже следовало отказаться, чувство, что он обеспечен, оставалось с ним из-за иконы. Этот предмет, казалось, символически сконцентрировал в себе все, что он потерял: его любимых, годы жизни, Россию. Пока он обладал ею, все это не казалось полностью исчезнувшим. Он не ощущал себя человеком, потерявшим все. Теперь не осталось ничего. Все, что он любил и ценил, полностью прекратило существовать. Какая-то слабость в нем мешала до настоящего времени понять свое положение. Пусть будет так. Теперь он — лишенный всего человек, и лучше это знать. Так говорил он себе, но пока еще не мог таким образом думать. Икона путешествовала с его семьей, как дорогое домашнее животное, так далеко и так долго, что он продолжал горевать о ней, жалеть ее, жалеть себя и нуждаться в утешении.