Время ангелов

— Ты еще не закончила?

— Только что закончила.

— Ты не нашла следов мышей?

— Цех.

— Странно. Я уверен, что видел их.

Чувство вины сдавило и овладело всем существом Пэтти, она почувствовала, как вспыхнула темным румянцем, как будто вся чернота ее крови восстала, чтобы обвинить ее.

— Не уходи, Пэтти, я хочу поговорить с тобой.

На Кареле были темные очки. Два блестящих овала смотрели непроницаемо, отражая розовый свет и многочисленные городские башенки. В отдалении зазвенел колокольчик Элизабет, позвенел недолго и замолк.

— Пэтти, задерни, пожалуйста, занавески. Я не переношу этот ослепительный блеск снега.

Пэтти задернула занавески.

— Поаккуратнее, пожалуйста. Все еще проникает немного света.

На мгновение комната погрузилась в полную тьму. Затем Карел включил лампу на столе. Он смотрел на Пэтти своими огромными темными как ночь глазами, затем снял очки и потер лицо. Стал ходить взад и вперед по комнате.

— Не уходи. Присядь где-нибудь.

В комнате было очень холодно. Пэтти села на стул у стены и смотрела, как он ходит. Она заметила, что он босиком. Сутана колыхалась от его быстрых шагов, и при каждом повороте, когда он приближался к ней, касалась грубой лаской ее колена. Теперь Пэтти казалось невозможным, чтобы Карел не знал о ее связи с Юджином, не знал всего, что происходит в ее мыслях. Его присутствие, как внезапное нападение каких-то темных необъяснимых сил, схватило ее в когти и подчинило себе все ее существо. Она закрыла глаза, и что-то, скорее всего ее душа, отделилось от нее и упало к босым расхаживающим ногам.

— Пэттикинс.

— Да.

— Я хочу серьезно поговорить с тобой.

— Да.

Пэтти засунула два пальца в рот и впилась в них зубами.

— Давай заведем музыку. Поставь, пожалуйста, сюиту из «Щелкунчика».

Пэтти подошла к патефону и поставила пластинку негнущимися руками. Должно быть, он знает о Юджине.

— Заведи его как следует. Вот так.

Карел продолжал ходить. Он подошел к окну и выглянул через щель в занавесках. Закат, как розовый фламинго, моментально прочертил мрак комнаты.

Карел поправил занавеску и снова повернулся к полутьме. Затем, не глядя на Пэтти, он начал с мечтательным видом расстегивать сутану. Тяжелая черная материя разошлась, как очищенная фруктовая кожура, обнажив белоснежный треугольник. Карел высвободил плечи, и темные одеяния с легким шелестом упали на пол к его ногам. Он перешагнул через них. Под сутаной была надета только рубашка. Пэтти помнила этот порядок и задрожала.

— Пэтти, подойди сюда.

— Да.

Карел сел за свой стол на стул, немного развернув его. Одетый в рубашку, он выглядел совсем другим — стройным, молодым, ранимым, — Пэтти едва могла выносить это.

— Сюда. Встань на колени. Я хочу выслушать твой катехизис.

Пэтти встала перед ним на колени. Она не могла удержаться, чтобы не коснуться его. Прикоснувшись к его колену и узкой голени, она застонала, склонила к нему голову и обняла ноги.

— Ну, Пэтти, ты должна слушать меня внимательно.

Он мягко оторвал ее от себя, и она откинулась на коленях назад, вглядываясь в его лицо, которое видела неотчетливо.

— Как тебя зовут?

— Пэтти.

— Кто дал тебе это имя?

— Вы дали.

— Да, полагаю, я действительно твой крестный отец, твой отец в Боге. Ты веришь в Бога, Пэтти?

— Да, думаю да.

— И ты любишь Бога?

— Да.

— А ты веришь, что Бог любит тебя?

— Да.

— Оставайся с этой верой. Она для тебя.

— Останусь.

— Твоя вера много значит для меня. Хотя это и странно. Ты христианка?

— Надеюсь.

— Ты веришь в догму искупления?

— Да.

— Ты понимаешь догму искупления?

— Не знаю. Я верю в нее, но не знаю, понимаю ли.

— Ты хорошо отвечаешь. Ты бы согласилась быть распятой ради меня, Пэтти?

Она подняла глаза на полузатененное лицо. Обычно защищенное чрезмерной холодностью, лицо Карела сейчас казалось открытым, как будто затвердевшая корка спала с него. Оно было обнаженным, влажным и свежим, выражение с необычайной силой сконцентрировалось в глазах, ставших огромными и пристальными. Карел казался Пэтти прекрасным, смягчившимся, молодым.

— Да, — сказала она. — Но я не знаю, что вы имеете в виду.

— Будет суд, Пэтти, будет боль.

— Я могу вынести боль.

— Выноси ее с устремленными на меня глазами.