Плач к небесам

– …Никогда и никуда не собираешься ехать, так? Ответь мне, ответь! Ты не имеешь права так поступать со мной! – Видно было, что сердце Гвидо разрывается.

«Не настаивай, не заставляй меня это сказать. Потому что, сказав это, я не смогу взять свои слова обратно». Тонио испытывал радостное возбуждение, почти душевный подъем. И в то же время ему казалось, что он стоит на краю бездны. И если сделает хотя бы несколько шагов, уже не сможет удержаться.

– Ты знал, ты всегда знал.

Неужели Тонио произнес это?

– Ты ведь был там, мой друг, мой самый настоящий, самый дорогой друг, мой единственный брат на земле, ты был там, ты своими глазами видел! Это совсем не было похоже на то, что делают с маленькими мальчиками, когда их моют, холят и лелеют, а потом строем отправляют в консерваторию, как каплунов на рынок! Гвидо…

– Тогда обрати свой гнев на меня! – умолял его маэстро. – Потому что я тоже в этом участвовал! Я был орудием твоего брата, и ты это знаешь…

Обняв Гвидо, графиня пыталась его успокоить. И словно издалека, доносились сетования маэстро: «Я не могу жить без тебя, Тонио, я не могу жить без тебя…»

Но Тонио уже был холоден как лед. Все это стало далеким, печальным, необратимым. Он выдавил из себя:

– Ты в этом не участвовал. Ты был просто шахматной фигуркой, которую переставляли с клетки на клетку.

Гвидо кричал, что он сидел в кафе на площади Сан-Марко, что он был там, когда те люди пришли и сказали ему, что он должен отвезти Тонио в Неаполь.

– Не говори обо всем этом! – умоляла графиня.

– Это была моя вина! Я мог остановить это! Если ты хочешь мстить – мсти мне! – кричал Гвидо.

Оттащив его назад, графиня отвела Тонио в сторону. Ее лицо казалось старым-престарым, и говорила она очень тихим голосом, ибо речь шла о страшной тайне, что это старый счет и надо послать наемных убийц и что ему нет нужды марать свои собственные руки, и неужели он не знает, что у него есть друзья, которые могли бы обо всем позаботиться? «Только слово скажи!» А Тонио, почти не слушая ее, смотрел за окно, где дышал сад, освещенный луной, а по ту сторону сада сиял огнями бальный зал, где он сам был так недавно. И он подумал: «Там ли еще Кристина?» И представил себе, будто она танцует с Алессандро.

– Я жив, – прошептал он.

– Ах, лучезарное дитя, – сказала графиня. Гвидо плакал навзрыд.

– Но ведь он всегда знал, что настанет время, когда ему придется остаться одному. Я бы не отпустил его, – признался Тонио графине, – если бы он не был к этому готов. Но его захотят увидеть в Милане и без меня. И вы это знаете…

Она покачала головой.

– Но, мое лучезарное дитя, ты ведь знаешь, что случится, если ты сейчас поедешь в Венецию! Как мне разубедить тебя…

Итак, это было произнесено. Это было сделано. То существо, что долго ждало во мраке своего часа, вырвалось наконец на свободу, и обуздать его теперь было невозможно.

И снова радостное возбуждение овладело Тонио. «Поезжай в Венецию. Сделай это. Пусть это произойдет. И больше не надо будет ждать, ждать, задыхаясь от ненависти и горечи. И больше не надо будет смотреть на сверкающую, прекрасную жизнь вокруг, зная, что ей противостоит мрак, бездонная тоска…»

Но тут Гвидо рванулся к нему, и графине пришлось всем телом повиснуть на нем, пытаясь удержать. Теперь лицо маэстро выражало ничем не прикрытую ярость.

– Скажи, как ты можешь так поступать со мной! – кричал он. – Скажи мне, скажи, как ты можешь так поступать со мной! Даже если я был просто пешкой в руках твоего брата, я увез тебя из того города, я увез тебя, когда ты был искалечен и сломлен…

Графиня тщетно пыталась увести его.

– …Скажи, ты хотел бы, чтобы я оставил тебя там умирать? Да они убили бы тебя, если бы я тебя там оставил! И скажи мне, что ты не хотел бы ничего этого, не хотел бы ничего из того, что потом с тобой произошло!

– Нет! Остановись! – вскинула руки графиня.

И тогда радостное возбуждение, владевшее Тонио, переросло в гнев. Он повернулся к Гвидо и услышал свой голос, резкий, четкий:

– Ты знаешь причину. Лучше, чем кто-либо другой, ты знаешь причину! Человек, который так поступил со мной, все еще жив и не понес за это наказания. И могу ли я называться мужчиной, скажи мне, могу ли я называться мужчиной, если не сделаю этого!

Внезапно он почувствовал слабость. И, шатаясь, пошел в сад.

У дверей бального зала он непременно упал бы, не подхвати его под руку какой-то слуга.

– Домой, – сказал Тонио, увидев рядом заплаканную Кристину.