Падение титана, или Октябрьский конь

— И?

— Она упала на спину… замертво. Эпафродит не смог найти в ней ни одного признака жизни. Ничего! Она мертва! Мертва! Пойдем домой, пожалуйста, пойдем домой, господин!

— Скажи Эпафродиту, что я приду, когда смогу, — сказал Брут, ставя ногу на первую ступень. — Она не мертва, уверяю тебя. Я знаю ее. Это обморок.

И он ступил на следующую ступень. Раб с открытым ртом уставился ему в спину.

Зал, способный вместить шестьсот человек, выглядел совсем пустым, несмотря на некоторое число сенаторов-заднескамеечников, занявших свои места. Это все были книгочеи, пользовавшиеся каждой возможностью почитать. На курульное возвышение, освещенное лучше всего, никто из них, естественно, не претендовал, но свет шел от дверей и из верхних, забранных решетками окон, а потому любители тихого чтения равномерно распределились по правой и левой сторонам верхнего яруса. Очень хорошо, подумал Децим, шедший теперь позади всех. Он обернулся и увидел, что Брут все еще стоит на улице — никак струсил?

Цезарь сидел, склонив голову над развернутым свитком, ничего не видя, не слыша. Вдруг он пошевелился, но не для того, чтобы посмотреть, кто вошел. Левой рукой он нащупал верхнюю таблицу и придвинул к себе, а правой взял стиль и принялся быстро писать.

В десяти футах от возвышения группа сконфуженно остановилась. Казалось неправильным, что Цезарь не замечает своих убийц. Децим посмотрел на статую Помпея, естественного размера, но казавшуюся очень высокой благодаря четырехфутовому постаменту. Она стояла в конце курульного возвышения, довольно обширного, потому что на нем должны были помещаться от шестнадцати до двадцати человек. Децим нащупал свой кинжал — пальцы вдруг стали непослушными, — вынул его из ножен и прижал к боку. Он понял, что то же проделали и остальные, уголком глаза увидел появившегося в дверях Брута — и решился. В конце концов, чего ждать?

Но Луций Тиллий Кимбр с обнаженным кинжалом в руке уже поднимался по ступеням, на которых обычно сидели ликторы.

— Подожди, нетерпеливый болван, не сейчас! — не поднимая головы, раздраженно крикнул Цезарь.

Стальной стиль его продолжал покрывать воск мелкими буквами.

Зло поджав губы, Кимбр посмотрел на освободителей. «Вот, полюбуйтесь, каков наш диктатор!» — говорил его взгляд. Затем он подался вперед, чтобы сорвать тогу с левого плеча сидящего за столом человека. Но Гай Сервилий Каска опередил его и, заскочив сзади, всадил кинжал в склоненную шею. Удар только слегка задел ключицу и рассек кожу в верхней части груди. Цезарь молниеносно вскочил и инстинктивно нанес удар стилем. Острая сталь воткнулась в руку Каски. Остальные освободители, осмелев и вскинув кинжалы, бросились на него.

Цезарь отчаянно сопротивлялся, но ни разу не вскрикнул, не произнес ни слова. Свитки посыпались со стола, таблицы разлетелись по сторонам, со стуком упало кресло. Полилась кровь. Сенаторы верхнего яруса с ужасом наблюдали за бойней, но никто не двинулся, чтобы прийти на помощь. Медленно пятясь, Цезарь наткнулся на постамент, и тогда Кассий кинулся к нему, вонзил лезвие прямо в лицо и, повернув его, вырвал глаз. В каком-то диком экстазе освободители насели на Цезаря, нанося удары. Кровь била ручьем из всех ран. Внезапно Цезарь прекратил сопротивление, смирившись с неизбежным. Его уникальный ум направил слабеющую энергию на то, чтобы умереть, не уронив достоинства. Он поднял левую руку, закрывая лицо складкой тоги, а правой стиснул ткань над коленями, чтобы при падении она не задралась и никто не увидел его больные ноги. Никому из мерзавцев не удастся прочесть в последний момент его мысли. Ни один из них не сможет глумиться, вспоминая его наготу.

Цецилий Буциолан ударил его в спину, Цезенний Лентон — в плечо. Истекая кровью, Цезарь все еще стоял, все не падал. Предпоследний убийца был хладнокровнее всех. Децим Брут вложил всю свою силу в первый удар, глубоко всадив кинжал в левую половину груди Цезаря. Когда сталь дошла до сердца, Цезарь рухнул. Децим наклонился над ним и нанес второй удар — за Требония. А Брут, обливаясь потом, парализованный страхом, все завершил. Он опустился на колени и вонзил свой кинжал в гениталии, которые так обожала его мать. Лезвие с трудом прошло сквозь многочисленные складки тоги, потому что Брут не колол, а давил, поставив клинок вертикально. Потом металл с хрустом вошел в кость, Брут ощутил позыв к рвоте и с трудом поднялся, чувствуя жгучую боль в руке. Кто-то порезал его.