Падение титана, или Октябрьский конь

Налоги с провинций были призваны покрывать обычные огромные расходы правительства. Стоимость армии — это другое. И сохранить лояльность легионеров, не уплатив им вовремя премий наличными, не мог, кроме Цезаря, ни один человек. Антоний в Кампании хорошо это понял.

— А как насчет неприкосновенного запаса в храме Опы? — спросила Фульвия (с ней единственной он делился всем).

— Там ничего нет, — мрачно ответил Антоний. — Там поработали все, от Цинны с Карбоном до Суллы.

— Клодий говорил, что все займы вернули. Если бы ему не удалось провести свой закон об аннексии Кипра, чтобы оплатить дармовое зерно, он взял бы деньги именно там. В конце концов, в этом храме хранятся богатства Рима, поэтому Опа вполне законно могла обеспечить город бесплатным зерном. Но его закон прошел, и Опу грабить не стали.

Антоний бросился к ней, крепко поцеловал.

— Ах, мое личное воплощение Опы, что бы я делал без тебя?

Храм Опы на Капитолии вовсе не был древним, хотя его богиня-numen, безликая, бестелесная, почиталась с тех пор, как зародился Рим. Но ее первый храм сгорел, а этот построил Цецилий Метелл сто пятьдесят лет назад. Он не был большим, однако Цецилии Метеллы всегда подкрашивали то, что нужно, и содержали в опрятности остальное. В единственной целле не было никакой статуи, и подношения Опе там тоже не делались. Ее алтарь находился в Регии, более важном храме для государственных культовых нужд. Как и все святилища Капитолия, храм Опы покоился на внушительном подиуме с подвалами, находящимися под защитой безликого божества. Это считалось достаточной гарантией сохранности помещенных в них драгоценных вещей, включая монеты и слитки.

Дождавшись темноты, в сопровождении одних только приспешников Марк Антоний с натугой открыл тяжелую дверь, и свет его лампы заиграл на штабелях тусклых серебряных слитков. Антоний смотрел, затаив дыхание. Деньги Опе вернули с процентами! А он их заполучил.

Но выносить богатство он стал при дневном свете, не сразу, а частями, и носили не далеко — по Капитолию через «убежище» в подвалы храма Юноны Монеты, где чеканились деньги. Там день и ночь эти слитки превращались в серебряные денарии. Теперь Антоний мог и в дальнейшем платить легионам и даже ликвидировать свои долги. Опа поставила ему двадцать восемь тысяч талантов серебра — семьсот миллионов сестерциев в пересчете на деньги.

К июньским календам проблемы были улажены. Оставалось лишь попросить сенат узаконить смену провинций. А после этого его брат Луций убедит Плебейское собрание отобрать у Децима Брута Италийскую Галлию.

Даже письмо от Брута и Кассия не подпортило ему настроение.

Мы с удовольствием посетили бы заседание сената в июньские календы, Марк Антоний, но ты должен гарантировать нашу неприкосновенность. Ведь хотя мы оба — старшие преторы, ни ты, ни другие магистраты не сообщают нам, что происходит в Риме, и нам это не нравится. Мы очень ценим твою заботу о нашем благополучии и еще раз благо дарим за поддержку после мартовских ид. Однако до нас дошла информация, что город все еще наводнен ветеранами и что они намерены снова вернуть на место сожжения Цезаря алтарь и колонну, которые консул Долабелла совершенно, на наш взгляд, справедливо и своевременно приказал унести.

Наш вопрос: будем ли мы в безопасности, если вернемся в Рим? Пожалуйста, дай нам гарантии, что амнистия все еще в силе и что Рим будет нам рад.

Чувствовавший себя намного лучше после благополучного разрешения финансовых затруднений, Антоний ответил на эту почти раболепную просьбу, не разводя особенных сантиментов.

Я не могу дать вам гарантий, Марк Брут и Гай Кассий. В городе и вправду полно ветеранов. Они развлекаются тут, пока ждут земли, и думают, не записаться ли опять в легионы, ибо в Кампании мной открыт новый набор. Что же касается их поклонения Цезарю, то уверяю, что потворствовать этому я не собираюсь.

Ехать вам в Рим или не ехать, решайте сами.

«Вот! Это даст им понять, какое место они занимают в моих планах! А еще скажет им, что, если они решатся воспользоваться недовольством самнитов, по соседству будут стоять легионы, готовые подавить любое восстание. Да, клянусь Опой, отлично!»

Его настроение малость испортилось только в июньские календы, когда он вошел в курию Гостилия. Собравшихся было так мало, что кворума не набралось. Если бы явились Брут, Кассий и Цицерон, все бы сошлось, но они не явились.