Падение титана, или Октябрьский конь

— А ты? — спросил Брут.

Все закончилось в одно мгновение. Стратон взял оружие — и… Никто не успел даже вздрогнуть. Казалось, протягивая к мечу руку, Стратон лишь продлил этот жест. Миг — и лезвие вошло до рукоятки под нижнее ребро Брута с левой стороны. Идеальный удар. Брут был мертв, прежде чем его колени коснулись покрытой листьями почвы.

— Я еду домой, — сказал Раскуполид. — Кто со мной?

Оказалось, никто. Фракиец пожал плечами, нашел своего коня, сел на него и исчез.

Когда рана перестала кровоточить (крови вышло очень мало), на западе взметнулось пламя. Статилл зажег в лагере сигнальный огонь. Оставалось лишь выждать, когда погаснут звезды. Брут лежал очень мирно на колючем ковре. Глаза закрыты, во рту монета — золотой денарий с его собственным профилем.

Наконец щитоносец Дардан шевельнулся.

— Статилл не вернется, — сказал он. — Давайте снесем Марка Брута к Марку Антонию. Он бы хотел, чтобы мы сделали так.

Когда забрезжил рассвет, они положили тело на коня Брута и направились снова к Филиппам.

Отряд кавалеристов, охраняющий лагерь, проводил их к палатке Марка Антония. Победитель сражения при Филиппах был уже на ногах. Крепость его здоровья не только соответствовала крепости вчерашнего возлияния, но и побивала его последствия по всем статьям.

— Положите его туда, — сказал он, указывая на кушетку.

Два германца отнесли маленький сверток к кушетке и с неуклюжей осторожностью принялись его расправлять, пока он не принял форму лежащего человека.

— Марсий, подай мой плащ, — сказал Антоний своему личному слуге.

Принесли генеральский алый плащ. Антоний встряхнул его и накрыл им тело Брута, оставив обнаженным только лицо — бледное, без кровинки, в оспинах от прыщей. Длинные черные кудри обрамляли его, как шелковистые перья.

— У тебя есть деньги, чтобы добраться до дома? — спросил он Волумния.

— Да, Марк Антоний, но мы хотели бы взять с собой Луцилия и Статилла.

— Статилл мертв. Охранники приняли его за грабителя-мародера. Я сам видел труп. А что касается фальшивого Брута, то я решил взять его на службу. Сейчас трудно найти верных людей. — Антоний повернулся к слуге. — Марсий, это товарищи Брута, организуй для них проходы в Неаполь.

Он остался с Брутом один на один. Безмолвные посиделки. Брут и Кассий мертвы. Аквила, Требоний, Децим Брут, Кимбр, Базил, Лигарий, Лабеон, братья Каски и еще кое-кто. Кто бы мог подумать, что все кончится именно так, ведь поначалу события текли достаточно ровно. Рим жил себе и продолжал бы жить как раньше, неряшливо, несовершенно. Но нет, это не удовлетворяло Октавиана, архиманипулятора и архипройдоху. Новый кошмарный Цезарь выскочил ниоткуда, чтобы потребовать полного и кровавого мщения для каждого из убийц.

Мысль воплотилась в реальность. Антоний поднял голову и увидел Октавиана, стоящего в треугольном проеме палаточной двери со своим апатичным и поразительно красивым сверстником за спиной. Глухой серый плащ, волосы блестят в пламени лампы, как куча рассыпавшихся золотых монет.

— Я услышал новость, — сказал Октавиан и встал рядом с кушеткой, глядя на Брута.

Он дотронулся пальцем до восковой щеки, словно оценивая, какова она на ощупь, потом отдернул руку и тщательно вытер полой серого плаща.

— Какой он маленький!

— Смерть всех нас делает маленькими, Октавиан.

— Но не Цезаря. Его смерть возвеличила.

— К сожалению, это правда.

— Чей это плащ? Его?

— Нет, это мой.

Хрупкая фигура окаменела, большие серые глаза сузились и загорелись холодным пламенем.

— Ты оказываешь слишком много чести этому трусу, Антоний.

— Он римский аристократ, генерал римской армии. Сегодня я окажу ему еще большую честь на похоронах.

— Похоронах? Он не заслуживает похорон!

— Я здесь решаю, Октавиан. Его сожгут со всеми военными почестями.

— Ты ничего здесь не можешь решать! Он убийца Цезаря! — прошипел Октавиан. — Скорми его собакам, как Неоптолем поступил с Приамом!

— Можешь выть, скулить, скрипеть зубами, хныкать, мяукать — мне все равно, — сказал Антоний, оскаливая мелкие зубы. — Брут будет сожжен со всеми военными почестями, и я ожидаю, что твои легионы тоже придут его проводить!

Красивое лицо дрогнуло и вдруг обрело такое сходство с лицом Цезаря в гневе, что Антоний невольно попятился, пораженный.