Падение титана, или Октябрьский конь

— Мои легионы придут, если захотят. И если ты настаиваешь на почетных похоронах, пусть так и будет. Но только без головы. Голова — моя. Отдай ее мне! Сейчас же!

Антоний неожиданно увидел перед собой Цезаря, властного, сильного, с несгибаемой волей. Совершенно сбитый с толку, он вдруг понял, что не может ни выбраниться, ни рыкнуть.

— Ты сумасшедший, — проговорил он наконец.

— Брут убил моего отца. Брут возглавил убийц моего отца. Брут — мой приз, не твой. Я отправлю голову морем в Рим, где насажу ее на пику и прикреплю к основанию статуи Божественного Юлия на Форуме, — сказал Октавиан. — Отдай мне ее.

— Может быть, хочешь получить и голову Кассия? Ты опоздал, ее здесь нет. Я могу предложить тебе несколько других голов. Их владельцы убиты вчера.

— Только голову Брута, — стальным голосом ответил Октавиан.

Не понимая, как он утратил преимущество, Антоний стал просить, потом умолять, потом увещевать, прибегнув к лучшим приемам риторики и даже к слезам. Он перебрал весь диапазон наиболее мягких способов убеждения, ибо если чему-то его эта объединенная экспедиция и научила, так это тому, что Октавиана, слабака, болезненного дурачка, невозможно ни запугать, ни укротить, ни подавить. Убить тоже нельзя, поскольку рядом, как тень, стоит Агриппа. Кроме того, легионы этого не простят.

— Ну, если хочешь… забирай, — неохотно согласился он.

— Благодарю. Агриппа!

Все свершилось молниеносно. Агриппа выхватил меч, шагнул вперед, размахнулся, ударил. Сталь прошла до подушек, распоров их и выпустив облако перьев. Сверстник Октавиана намотал на пальцы черные кудри и опустил руку, держа голову на весу. Выражение его лица не изменилось.

— Она сгниет еще до Афин, не говоря уже о Риме, — с отвращением сказал Антоний, чувствуя тошноту.

— Я приказал мясникам приготовить кувшин с рассолом, — холодно сказал Октавиан, направляясь к выходу из палатки. — Мне все равно, если мозг вытечет, лишь бы лицо можно было узнать. Рим должен видеть, как сын Цезаря отомстил главному из его убийц.

Агриппа и голова исчезли, Октавиан задержался.

— Я знаю, кто убит, а кого взяли в плен? — спросил он.

— Только двоих. Квинта Гортензия и Марка Фавония. Остальные решили покончить с собой. И не трудно понять почему, — сказал Антоний, махнув рукой в сторону обезглавленного тела.

— Как ты намерен поступить с пленными?

— Гортензий отдал управление Македонией Бруту, поэтому он умрет на могиле моего брата Гая. Фавоний может поехать домой — он абсолютно безвреден.

— Я требую, чтобы Фавония казнили. И немедленно!

— Во имя богов, Октавиан, почему? Что он-то тебе сделал? — воскликнул Антоний, морщась и массируя себе виски.

— Он был лучшим другом Катона. Это достаточная причина, Антоний. Он умрет сегодня.

— Нет, он поедет домой.

— Не поедет, Антоний. Ибо я тебе нужен. Ты не можешь обойтись без меня. А я настаиваю на казни.

— Еще будут приказы?

— Кто убежал?

— Мессала Корвин. Гай Клодий, который убил моего брата. Сын Цицерона. И все адмиралы флота, конечно.

— Значит, кое-кто из убийц еще жив.

— Ты не успокоишься, пока они все не умрут, да?

— Правильно.

Откинув клапан палатки, Октавиан ушел.

— Марсий! — рявкнул Антоний.

— Да, господин?

Антоний поддернул алый плащ и натянул на страшную шею, из которой что-то сочилось.

— Найди дежурного старшего трибуна, пусть начинает готовить погребальный костер. Сегодня мы сожжем Марка Брута со всеми военными почестями… и смотри, чтобы никто не прознал, что у него нет головы. Найди тыкву или что-нибудь, что сойдет за голову, и пришли ко мне десять моих германцев. Они прямо в палатке положат его на дроги, поместят тыкву там, где была голова, и надежно закрепят плащ. Понятно?

— Да, господин, — ответил мертвенно-бледный Марсий.

Пока германцы и трясущийся Марсий возились с телом, Антоний сидел, отвернувшись, и молчал. Только после того как Брута унесли, он шевельнулся, сморгнув внезапные, необъяснимые слезы.

Армия будет сыта до самого дома, так как в обоих лагерях освободителей оказалось очень много съестных припасов, а в Неаполе еще больше. Адмиралы спешно отплыли, кинув все, как только услышали о результатах второго сражения под Филиппами. Хранилище, полное серебряных слитков в один талант, битком набитое зернохранилище, коптильни с беконом, бочки засоленной свинины, мешки нута и чечевицы. Трофеи достигнут по крайней мере ста тысяч талантов в монетах и слитках, так что обещанные премии можно выплачивать. Двадцать пять тысяч солдат армии освободителей изъявили желание влиться в армию Октавиана. Никто не захотел пойти под начало к Антонию, хотя победу в обоих сражениях одержал Антоний, а не Октавиан.