Падение титана, или Октябрьский конь

Цицерон взвизгнул и вскочил с места.

— Нет, нет, нет и нет! Нет, Катон, я уже говорил тебе это! Поезжай куда хочешь, делай что хочешь, Катон. Назначь генералом одного из твоих философов-объедал… или похожего на обезьяну… или вихляющегося, как шлюха, но отвяжись от меня! Я все решил, я еду домой!

При этих словах Катон выпрямился во весь свой внушительный рост, опустив свой не менее внушительный нос и словно бы собираясь ткнуть им в Цицерона, как в расшумевшуюся надоедливую букашку.

— По твоему рангу и твоему пустозвонству, Марк Туллий Цицерон, ты — первый и главный защитник Республики. Но то, что ты говоришь, и то, что ты делаешь, — две разные вещи! Ни разу в твоей изнеженной жизни ты не выполнил своего долга! Особенно когда этот долг требует взять в руки меч! Ты — порождение Форума, там твои подвиги не вступают в противоречие с твоими словами!

— Как ты смеешь! — ахнул Цицерон, покрываясь пятнами. — Как ты смеешь, Марк Порций Катон, ты, лицемерное, самодовольное, упрямое чудовище! Это ты, и никто другой, вверг нас в этот хаос, это ты, и никто другой, заставил Помпея Магна начать войну! Когда я приехал к нему с очень разумным предложением Цезаря помириться, именно ты поднял такой визг, что напугал его до смерти! Ты вопил, ты орал, ты выл, пока Магн не превратился в трясущееся желе. Он унижался, он пресмыкался перед тобой в большей степени, чем Лукулл перед Цезарем! Нет, Катон, я виню не Цезаря за эту гражданскую войну. Я виню тебя!

Гней Помпей тоже вскочил, белый от гнева.

— Что ты несешь, Цицерон, ты, безродный червяк с самнийских задворков?! Мой отец превратился в трясущееся желе? Мой отец унижался и пресмыкался? Возьми эти слова обратно, иначе я вобью их тебе в глотку вместе с твоими гнилыми зубами!

— Нет, не возьму! — заорал вышедший из себя Цицерон. — Я там был! Я видел все это! Твой отец, Гней Помпей, — избалованное дитя, которого борьба с Цезарем лишь забавляла. Она только раздувала его самомнение, ведь он не боялся гражданской войны, ибо не верил, что Цезарь пересечет Рубикон с одним-единственным легионом! Он никогда не верил, что есть такие смелые люди! Он никогда не верил ни во что, кроме как в свой собственный миф! Этот миф, сын Магна, зародился, когда твой отец шантажом заставил Суллу назначить его вторым командующим войсками, а закончился месяц назад у Фарсала! Хотя мне и больно произносить эти слова, но твой отец, сын Магна, не стоит шнурка от ботинка Цезаря, как в военном, так и в политическом смысле!

Оцепенение, которое парализовало Гнея Помпея во время этой тирады, вдруг отпустило его. Он с воплем бросился на Цицерона, явно намеренный его задушить.

Никто из Квинтов не шевельнулся. Им было все равно, что сделает Гней Помпей с их семейным тираном. Это Катон встал перед смертельно оскорбленным сыном Помпея Великого и ухватил его за запястья. Борьба была очень короткой. Катон легко опустил вниз напряженные руки республиканского адмирала и завел их ему за спину.

— Хватит! — крикнул он, сверкнув глазами. — Гней Помпей, займись своим флотом. Марк Цицерон, если ты отказываешься служить Республике, то возвращайся в Италию! Уезжай!

— Да, уезжай! — крикнул сын Помпея Великого и упал в кресло, потирая онемевшие руки. О боги, кто бы мог подумать, что Катон так силен! — Пакуй свои вещи… и твои родичи пусть пакуют! Я больше не хочу видеть вас! Завтра утром вы получите шлюпку, она довезет вас до Патр, откуда вы сможете перебраться в Италию или провалиться в Гадес, чтобы погладить трехголового Цербера! Убирайтесь! Прочь с моих глаз!

С высоко поднятой головой и алыми пятнами на щеках Цицерон прижал массивные складки тоги на левом плече и вышел, сопровождаемый племянником. Квинт-старший чуть задержался на пороге и обернулся.

— Срать я хотел на оба ваших члена! — с вызовом в голосе выкрикнул он.

Это показалось Гнею Помпею очень смешным. Он закрыл лицо руками и расхохотался.

— Не вижу ничего смешного, — сказал Катон, возившийся у винного столика.

Последние несколько минут вызвали в нем неимоверную жажду.

— Ясно, что не видишь, Катон, — сказал Гней Помпей, отсмеявшись. — У стоика по определению нет чувства юмора.

— Это правда, — согласился Катон, садясь снова с чашей отличного самосского вина в руке. Гнею Помпею он не поднес ничего. — Однако, Гней Помпей, мы еще не решили вопроса с моими ранеными подопечными.

— Как ты думаешь, сколько из твоих восьми тысяч смогут когда-нибудь снова встать в строй?