Бита за Рим (Венец из трав)

— Марк Ливий? — спросила она глубоким, мелодичным голосом.

— Да, — отозвался он, не зная, как продолжать.

— Как ты похож на отца! — молвила пожилая матрона без тени неприязни. Присев на край ложа, она указала ему на кресло. — Присядь и ты, сын.

— Наверное, ты недоумеваешь, что привело меня сюда, — проговорил он, борясь с комком в горле. Лицо его перекосилось, он отчаянно старался не разрыдаться в ее присутствии.

— Что-то очень серьезное, — ответила она, — в этом нет сомнений.

— Сестра… Она умирает.

Корнелия изменилась в лице и тут же встала.

— Значит, нам нельзя терять времени, Марк Ливий. Дай только скажу невестке, что происходит, — и я в твоем распоряжении.

Для него стало новостью, что у нее есть невестка; наверное, она в свою очередь не знает, что он овдовел. Брата Мамерка он знал в лицо, поскольку иногда видел его на Форуме, однако они никогда не разговаривали. Разница в возрасте в десять лет означала, что Мамерк еще слишком молод для сенатора. Однако он вроде бы женат…

— Значит, у тебя есть невестка, — сказал он матери, выходя из дому следом за ней.

— С недавних пор, — ответила Корнелия неожиданно бесцветным голосом. — В прошлом году Мамерк женился на одной из дочерей Аппия Клавдия Пульхра.

— Моя жена умерла, — резко сказал Друз.

— Слыхала. Мне надо было тебя навестить — прости, что я не сделала этого. Просто я подумала, что меня вряд ли захотят увидеть в минуту скорби, а я — женщина гордая. Даже слишком.

— Наверное, мне надо было прийти к тебе самому.

— Может быть.

— Мне это и в голову не пришло.

Корнелия горько усмехнулась:

— Тебя можно понять. Однако забавно, что ты способен пасть ради сестры, но не ради самого себя.

— Так принято. По крайней мере, в нашем кругу.

— Как долго осталось жить моей дочери?

— Мы ничего не знаем. Врачи говорят, что она протянет еще совсем немного, однако она не поддается. Но при этом ее обуревает страх. Не знаю, что ее так пугает. Ведь римляне не страшатся смерти.

— Просто мы убеждаем себя в этом, Марк Ливий. Однако за показным бесстрашием всегда кроется ужас перед неведомым.

— Разве смерть — неведомое?

— А ты иного мнения? Тем более неведомое, чем слаще жизнь.

— Наверное — иногда…

Корнелия откашлялась.

— Почему бы тебе не называть меня мамой?

— Зачем? Ты оставила нас, когда мне было десять лет, а сестре — пять.

— Потому что я больше ни минуты не могла жить с этим человеком.

— Что неудивительно, — сухо отозвался Друз. — Он был не из тех, кому в гнездо можно подбросить кукушонка.

— Ты имеешь в виду Мамерка?

— А кого же еще?

— Он — твой родной брат, Марк Ливий.

— То же самое всегда твердит своей дочери о своем сыне моя сестра, — молвил Друз. — Но достаточно всего раз взглянуть на маленького Цепиона, чтобы даже круглый дурак сообразил, чей он отпрыск.

— Тогда тебе стоит взглянуть на Мамерка повнимательнее. Он — настоящий Ливий Друз, а не Корнелий Сципион. — Помолчав, она добавила: — И не Эмилий Лепид.

Перед ними вырос дом Друза. Войдя, Корнелия растерянно огляделась:

— Никогда не видела этого дома. Твой отец и впрямь обладал безупречным вкусом.

— Но ему, к сожалению, недоставало безупречного человеческого тепла, — горько ответил Друз.

Мать искоса взглянула на сына, но промолчала.

* * *

Повлияло ли проклятие Сервилии на планы судьбы и Фортуны или нет, но Ливия Друза поверила в злой глаз дочери. Она уже понимала, что умирает, и не могла найти иной причины, кроме проклятия. Она произвела на свет четырех детей без малейших затруднений, почему же пятое дитя должно ее погубить? Всякому известно, что каждый последующий плод вынашивается легче предыдущего.

При появлении в дверях полной старухи Ливия Друза широко раскрыла глаза, недоумевая, кому пришло в голову заставлять ее расходовать угасающую энергию на общение с какой-то незнакомкой. Но незнакомка кинулась к ней, широко раскинув руки.

— Я — твоя мать, Ливия Друза, — проговорила она и, присев на кровать, заключила свою девочку в жаркие объятия.

Обе зарыдали, не вынеся неожиданности встречи и мысли о стольких потерянных годах; затем, устроив дочь поудобнее, Корнелия пересела в придвинутое к самой кровати кресло. Уже начавший туманиться взор дочери впился в простоватое лицо, свойственное всем Сципионам, старушечий наряд, неухоженную прическу. В этом взоре сквозило недоумение.