Свободу медведям

Потом Галлен предложила мне поучиться водить мотоцикл, поскольку нам следовало уметь это обоим. И она увезла меня прочь от ресторана, устремляясь на северо-запад, в долину. Затем мы забрались вверх, еще выше перевала Симмеринг, на Вайс, где я купил две бутылки белого вина и кусок масла.

Мы отыскали поросший соснами берег быстрой и темной реки Шварц, в стороне от деревушки Сингерин. Здесь имелось достаточно места для того, чтобы тренироваться в езде; здесь была проточная вода, чтобы охладить вино и поймать несколько рыбин для сковороды Фрейны Гиппел; и мы находились далеко от дороги, чтобы быть уверенными, что нас не потревожат.

Я спустился вниз по берегу с Галлен за спиной, говорившей мне в ухо:

— Кефф сказал, что сначала нужно научиться чувствовать переключение скоростей.

Но я ее почти не слушал. Неожиданно я почувствовал под собой кряжистого Тодора Сливницу, и словоохотливый Бьело отдавал команды: «Крутой поворот налево, Вратно, мальчик мой». А потом я погонял туда-сюда по берегу с Галлен за спиной, невнятно что-то говорящей мне, но на самом деле это Готтлиб Ват управлял моими движениями, диктуя мне прямо в ухо, громко и четко: «Понял! Вот так!» А потом я карабкался по мраморной лестнице, преследуемый Зигфридом Шмидтом, спецкурьером, сломя голову носившимся по узким улочкам старой Вены. Но тут я налетел на какой-то корень, отчего оказался на бензобаке, а бедная Галлен съехала на выступ позади меня, и мне пришлось вытянуть пальцы ног, чтобы дотянуться до стартера. Потом я снова увидел круто уходившую вниз дорогу среди садов, а Зигги произнес: «Здесь давай на первой скорости, Графф. Ты должен выжать ее».

Я был уверен, что навечно прикован к этому старому зверю; и рой медоносных пчел венцом уселся на моей голове; я пронесся через наш неблагоустроенный лагерь, переехав через рюкзак.

— Господи, Графф! — воскликнула Галлен. — Ты не туда правишь.

Но когда она соскочила позади меня и зашла вперед, вероятно, чтобы понять, почему я не заглушил двигатель, должно быть, испугалась моих полных видений глаз.

— О, Графф! Хватит тебе, — сказала она.

И когда я не ответил ей, все прибавляя и прибавляя обороты на холостом ходу, позволяя мотоциклу дребезжать подо мной, она хлопнула рукой по кнопке глушения мотора, и он заткнулся. Шум стих.

— Покажи мне, Графф, — попросила Галлен, — как ты ловишь рыбу.

Что я и сделал, хотя река здесь оказалась слишком быстрой и не имела удобного берега, чтобы спускаться к воде. Несколько раз я подсекал и упускал рыбу, пока не исхитрился поймать три мелкие форели, достаточно легкие, чтобы выдернуть их прямо на берег.

— Ладно, — сказал я, — полезно ложиться спать немного голодным.

— Почему? — спросила Галлен.

— К тому же выпив пару бутылок вина, — добавил я и усмехнулся.

Но она отпрянула от меня снова, надув губы.

Однако мои рыбешки оказались вкусными. Они заставили Галлен расчихаться, заглушая чих рукавом. А я воскликнул:

— Ха!

— Что ты хочешь сказать своим «Ха!»? — спросила она.

И я напомнил ей:

— «Позволить себе основательно, хорошенько прочихаться — значит позволить себе естественное, непосредственное и откровенное действие, которого многие слегка боятся». — Я остановился на этом месте посмотреть, что она будет делать.

— Графф, — пробормотала она и расплескала вино.

— Ничего, у нас есть еще, — утешил я ее. — В реке вторая бутылка.

— Все продумал, да? — спросила она, однако не слишком сердито.

Тогда я стал думать дальше — о немедленных дальнейших действиях, так сказать. Я припомнил, что Зигги купил оба спальных мешка в одном и том же месте и в одно и то же время и что они соединяются вместе при помощи «молнии». И что их можно легко превратить в один двойной.

«Двойной для тебя, Галлен», — подумал я. Но еще не стемнело, и у нас в реке оставалась целая бутылка вина.

Поэтому я сказал:

— Галлен, принеси вторую бутылку, а я разведу костер, чтобы отогнать комаров.

По правде говоря, никаких комаров здесь, слава богу, не было. Мы забрались слишком высоко, однако становилось прохладно.

С наступлением темноты будет еще холодней — я понимал это, поглядывая на эту зимнюю реку, которую даже летом трудно было представить без кромки тонкого льда по краям и озябшего оленя, который спускался с берега на водопой, высоко приподнимая копыта и потряхивая ими, как если бы у него замерзли ноги. Может, так оно и есть?