Свободу медведям

Голый зад Зигги ослепительно блеснул под дождем.

А здоровяк без сочленений, с закрытым мокрым шарфом ртом, продолжал лежать на спине в прежней позе.

— Господи! — заорал он. — Голый! Да он совсем голый! Совсем!

А оседлавший молочника Зигги схватил его обеими руками за горло. Затем он пригнул свою голову к голове молочника и нанес ему сильный удар по загривку.

Я выскочил в колющийся ковром коридор, пытаясь попасть ногами в брюки. Тетушка Тратт, покачиваясь, словно жирный голубь, прошествовала через вестибюль. Я видел, как ее голова покачивалась подо мной, то появляясь, то исчезая в проеме лестничного колодца.

Галлен подобрала покрывало, она перегнулась через перила, прижав шелк к щеке, и наблюдала через входную дверь за происходящим во дворе, где раздавались отчаянные вопли — испуганная лошадь билась о повозку, толстяк сидел с вываливающимся изо рта шарфом, тупо уставясь на входную дверь замка, как если бы ожидал, что целая орда голых мужчин выскочит и затопчет его на булыжнике двора, Зигги оседлал молочника, то загоняя, то выгоняя его из кустов форситии.

— Графф! — крикнула Галлен. — Тетушка звонит в полицию.

Я отнял у нее покрывало и, задев локтем, обнажил ее маленькую торчащую грудь.

— Восхитительный бутончик, — произнес я. — Боюсь, что мы сегодня уезжаем.

— Я не могла спать этой ночью, — прошептала она.

Но я схватил покрывало и бросился мимо нее во двор.

Сидящий криво на боку несчастный толстяк замахал руками, приподнял свою большую задницу и снова сел.

— Он здесь! — заорал он. — Принесите сети и веревки. — Толстяк подавился своим шарфом. — Выпустите собак! — Он задохнулся, продолжая описывать круги руками.

А тем временем в кустах форситии, где похожие на бубенчики цветки падали вместе с дождем, странная фигура то стремительно появлялась, то исчезала, обходя мотоцикл, выскакивая то тут, то там с четырьмя руками и двумя головами; наводящий ужас вой выдавал место, где я ждал ее очередного появления.

Мелкие иглы дождя холодили мне спину, я держал стеганое покрывало наподобие плаща тореадора, стараясь, чтобы оно не путалось у меня под ногами.

— Зигги! — позвал я.

Из-за раскидистых кустов появился мужик в блестящем дождевике, с пустыми глазами и просвечивающими ушами, который стряхивал дождевые капли с цветков и давил опавшие лепестки чавкающими калошами; на его спине сидел голый человек, мертвой хваткой вцепившийся ему в загривок зубами.

— О-о-о! — вопил обезумевший возница.

Когда после очередного вопля я пробрался между двумя кустами, двухголовая фигура появилась снова — выпрямившись в полный рост и двигаясь наугад.

Затем они оказались через куст от меня, я глянул поверх приземистого кустарника; я бы мог дотронуться до них, если бы колючий куст не оцарапал меня, когда я попытался протянуть руку.

— Зигги! — позвал я.

Я услышал, как сбитый с ног толстяк заорал с крыльца у дверей замка:

— Спустите на него собак! Почему здесь нет собак?

Теперь мы бежали по одному и тому же ряду между кустами; я следовал за блестящим под дождем, выгнутым задом Зигги, длинные пальцы его ног торчали позади скрюченного под ним молочника, который согнулся еще сильнее и стал двигаться медленнее. Наконец я сумел схватить их.

И вот теперь у молочника стало три головы — бежать он больше не мог, он раскачивался из стороны в сторону, плечи ушли назад, колени отказались ему служить.

— О боже мой! — простонал он.

И мы втроем оказались в навозной куче на заднем дворе; молочник лежал ничком под Зигги, елозя бедрами и дергая руками. Я ухватил Зигги за голову, но он не ослабил хватки. Я уцепился за его подбородок, пытаясь открыть ему рот, но он впился зубами в мои руки и не отпускал до тех пор, пока суставы на пальцах не начали хрустеть. Тогда я больно ударил его по ушам и навалился на спину, но он продолжал удерживать свою жертву. А молочник принялся монотонно завывать, руки его вцепились в волосы Зигги.

— Зиг, отпусти, — попросил я. — Отпусти его!

Но он не разжимал челюстей, не давая молочнику выбраться из-под себя.

Тогда я отломил ветку с куста форситии и со всего маху хлестнул Зигги по голому заду, он отдернул зад в сторону, но я достал его снова. После того как я приласкал его в третий раз, он скатился с молочника, погрузив зад в прохладный, милосердный навоз.