Мыс Трафальгар

– Тем, кто невредим или пострадал меньше, оказывать поддержку тем, кто находится в более невыгодном положении.

– К кому это относится: к авангарду, к центру или к арьергарду?

– Ни к кому конкретно, сеньор капитан.

Командир «Антильи» сдерживает уже готовое слететь с языка проклятие. Идиот Вильнев. Этот сигнал только породил неразбериху. Может, он относится к кораблям, уже вступившим в бой, и рекомендует их капитанам действовать по своему разумению, поддерживая своих оказавшихся в наиболее тяжком положении товарищей (в конце концов, это в порядке вещей, и именно так полагается поступать всякому честному человеку и уважающему себя моряку); если же считать, что сигнал относится ко всем, то он может означать также, что адмирал отказывается руководить строем и предоставляет каждому кораблю возможность действовать на свое усмотрение. А сказать такое – не важно, словами или сигналами, – когда сражение только началось, – значит, заранее признать, что все идет хуже некуда. Что командующий эскадрой считает поражение неизбежным и в самом скором времени каждой собаке придется самой лизать себе задницу.

– Этот француз – полная бездарь. Теперь нам всем конец.

Орокьета и юный Ортис смотрят на него с удивлением, потому что их командир пользуется репутацией человека холодного и сдержанного, вовсе не склонного прилюдно критиковать начальство. Карлос де ла Роча замечает их взгляды, но ему плевать. Он разъярен, как – наверняка – и большинство капитанов смешанной эскадры, и испанцев, и французов, которых так тупо и бесталанно гонят на заклание. Сейчас ему вспоминается рассказ генерал-майора эскадры Антонио Эсканьо о военном совете, собранном в Кадисе перед выходом в море. Совет проходил несколько дней назад в адмиральской каюте «Бюсантора»; присутствовали офицеры штаба и капитаны, проплававшие дольше других. По словам Эсканьо, с того самого момента, когда Вильнев открыл рот, всем было ясно, что он ищет предлога, чтобы остаться в Кадисе, в относительной безопасности, подальше от англичан. Он делал вид, что советуется, а сам пытался навязать решение не выходить в море и своим офицерам, и – в особенности – испанцам, лучше всех знающим, насколько слабы их команды и в каком плачевном состоянии многие их корабли. Было очевидно, что лягушатник собирается доложить в Париж; мол, пришлось уступить испанцам и последовать их совету остаться дома. Ну, вы же знаете, сир, каковы эти испанцы: от них постоянно разит чесноком, у них нет команд для своих кораблей, а их офицеры целыми днями молятся, перебирая четки. Вы себе не представляете, Ваше Императорское Величество, как тяжко мне приходится с этим народом. Уфф.

Как бы то ни было, к концу совета все сошлись во мнении, что выходить в море и искать встречи с англичанами нецелесообразно: погода не обещает ничего хорошего, так что лучше пока оставаться в Кадисе, вынуждая англичан к длительной блокаде, которая истощит их силы, хотя поблизости, в Гибралтаре, у них имеется важная база. Так Вильнев и проинформировал Париж Однако на совете все шло далеко не так мирно и гладко, как можно было подумать, читая доклад. Французы (невзирая на то, что им самим хватало проблем с кораблями и командами после недавней революции и разгрома при Абукире) начали разговор в весьма развязном тоне, оляля, приняв реалистическую осторожность испанцев за банальную трусость. Испанский адмирал Гранина сперва молчал, предоставив генерал-майору Эсканьо обрисовать ситуацию: на кораблях не хватает людей, оружия недостаточно, «Санта-Ана», «Сан-Хусто» и «Райо» (дедушка эскадры, построенный в Гаване и отслуживший уже пятьдесят шесть лет) только что вернулись из ремонта, так что на них нет буквально ничего, матросы неопытны в маневрировании и стрельбе, а некоторые команды вот уже восемь лет не выходили в море. Даже вам, сказал он французам, пришлось укомплектовывать команды солдатами-пехотинцами, которые одеты кое-как, через одного больны, а главное – никогда в жизни не ступали на корабельную палубу. Англичане же беспрерывно в море с 1793 года – совсем чуть-чуть, – у них опыт и закалка. А кроме того, добавил Эсканьо, барометр падает, надвигается непогода. Тут Магон, адмирал лягушатников (отчаянный бретер), вставил свою реплику.

– Падает здесь только уровень храбрости. И сделал такое лицо, будто попыхивает сигарой. Тогда Дионисио Алькала Гальяно, капитан «Багамы», человек обычно сдержанный и крайне учтивый (с впечатляющей биографией: картограф, ученый, исследователь и великолепный моряк), стукнул кулаком по столу и пригласил француза выйти вместе, чтобы тот повторил свои слова со шпагой в руке, и они выяснили бы, что именно падает: храбрость испанцев или уровень доходов матери господина адмирала Магона, оказывающей услуги в китайском квартале Марселя.