Мыс Трафальгар

– Обратите внимание, Уриарте. Сколько было всякого «аллонзанфан», «корабль, находящийся вне боя» и прочей чепухи, а теперь посмотрите-ка на Вильнева.

– Но ведь скоро и наш черед, мой генерал.

– Да, но мы-то выдержим подольше, правда? Хотя бы только ради того, чтобы досадить этому лягушатнику.

К норду, мало-помалу дрейфуя, ожесточенно сражается другой корабль – кажется, «Сан-Агус-тин», а чуть ближе – французский «Энтрепид». Он явно стремится присоединиться к нескольким кораблям, что группируются по ту сторону линии: те немногие из союзной эскадры, кто еще может маневрировать (все-таки некоторым везет), и они пытаются перестроиться либо уйти на норд-ост, в Кадис. А по эту сторону боя, рядом с «Тринидад», но не имея возможности прийти к нему на помощь, «Нептуно» бригадира Вальдеса – бизань-мачты нет, стеньг нет, половина вант оборвана – ведет свой последний безнадежный бой, и огонь с него постепенно затихает.

– Этому конец, – говорит старший боцман Кампано.

И нам тоже, думает юный Фалько, однако не произносит этого вслух. «Антилье» удалось пройти между двумя последними кораблями английской колонны, возглавляемой «Викто-ри» адмирала Нельсона, и теперь она, почти неподвижная из-за слабого ветра, бьется с ними на расстоянии пистолетного выстрела. Она проскочила в последний момент, буквально за несколько секунд до того, как бессильно обвисли вымпела, флаг и паруса, – но проскочила. И люди немного воспрянули духом, когда на правом траверзе «Антильи» оказался нос ближайшего к ней семидесятичетырехпушечного британца, и командир приказал открыть огонь, и мичман Себриан поднял саблю и, опустив ее, повторил: «Огонь!» – и в то самое мгновение, как пуля, выпущенная из английского мушкета, вонзилась ему в грудь, восемь восьмифунтовых пушек, обе карронады штирборта и обе нижних батареи в упор ударили по англичанину, бумм-ба, бумм-ба, бумм-бааа, прямо в нос, и снесли ему полбушприта, кррррраааа, и превратили в щепки его гальюн и фока-реи, и разбили как минимум две пушки на баке, и наверняка отправили в преисподнюю множество людей. Второй противник, также семидесятичеты-рехпушечный корабль с британским флагом над контр-бизанью, как только его капитан разгадал маневр «Антильи», лег в дрейф, чтобы защитить свою корму, а батареями штирборта повернуться к испанцам; сейчас он находится у нее на левом траверзе, чуть ли не борт о борт, и методично бьет по ней, перекрывая ей дорогу и не давая возможности прийти на помощь «Тринидад». Однако хуже всего то, что маневр, лишив «Антилью» подвижности (дон Карлос де ла Роча отлично знает классику жанра и по-прежнему готов, пока возможно, уклоняться от абордажа), отдал ее во власть первому англичанину, и теперь он, оказавшись за ее правым траверзом, почти у кормы, безнаказанно крушит ее ах-тердек.

Ахтердек. Тут своя беда. Добравшись до него, Фалько – хотя, увидев струйки крови, стекающие по трапу и между балясинами ограждения, он уже догадался, насколько здесь все ужасно – вынужден остановиться и несколько раз глубоко вдохнуть воздух, как вытащенная из воды рыба, прежде чем решиться идти дальше, ступая среди покрывающих весь настил клочьев мяса, веревочных обрывков, искореженных блоков, шкивов, обломков дерева, лохмотьев парусины и человеческих останков. Обеих карронад по штирборту больше нет: они исчезли вместе с десятью человеками своей прислуги, гакабортом, фонарями и флажным шкафом, и на месте, где они стояли, теперь лишь хаос разбитых досок и порванных талей, обломки одного лафета и еще клочья мяса, и еще кровь. Одна из карронад бакборта сорвана с лафета и перекатывается по настилу при каждом крене корабля, вторую некому обслуживать. Из тридцати пяти человек – комендоров и морских пехотинцев, находившихся на ахтердеке в начале боя, – осталось только с полдюжины гренадеров, которые лежа, укрываясь за обломками, ведут мушкетный огонь; ими все еще командует лейтенант Галера – черный от пороха, как гвинейский негр, он, пригнув голову, ползает от одного к другому на коленях, указывая цели на марсах и реях вражеского корабля. Остальные перебрались через разбитый иллюминатор на нижнюю палубу, спустились в лазарет, пошли на корм рыбам или вносят свой вклад в зрелище, которое теперь являет собой это место и от которого, вместе с тошнотворным запахом горелого дерева, пороха, крови и внутренностей, юного Фалько чуть не начинает выворачивать до самых кишок, пока он ищет взглядом своего товарища – гардемарина Ортиса, поставленного охранять (я предписываю гардемарину полное, слепое и безропотное повиновение) флаг, тот самый, что, изодранный, но не спущенный, болтается на ходуном ходящем гафеле. И в конце концов Фалько находит Ортиса на боевом посту: юноша тяжело привалился спиной к тому, что осталось от бизань-мачты, сабля по-прежнему в руке, широко открытые глаза остекленели, бедро кое-как перетянуто большим куском рубахи выше огромной рваной раны, через которую так и хлещет кровь, и от качки большая алая лужа перетекает туда-сюда по доскам настила.