Секретарь обкома

— Зачем же такие крайности? Вы всегда, Николай Александрович, можете найти другую работу, на которой бы от вас не зависели тысячи людей, поспокойней…

— А я не желаю спокойней. Я всю жизнь на людях, и среди людей, и для людей. Ясно? — Лицо его вновь налилось кровью, вновь он смотрел на Софию Павловну зло, непримиримо, в упор.

— Вот поэт здешний, Птушков, уж такой был знаменитый в городе, такой, казалось, невозможный для воспитания, для каких-то внутренних перемен, и тот нашел себе место, — сказала София Павловна. — Он поехал в деревню. Увлекся и сейчас налаживает культработу в колхозе «Озёры». И, говорят, очень доволен. А то мотался по городу, заводил интрижки, опускался на глазах.

— С кем ты меня сравниваешь, Соня? — С каким-то сопляком. Обидно слушать! Может быть, вы с преподобным Василием Антоновичем хотите, чтобы я тоже в колхоз отправился? Маком, братцы, маком! Поздно меня в колхозы отправлять. Бывал там. В тридцатых годах. Вот так! Сам их организовывал. Для поэтика вашего, для недоросля, это, может быть, техникум или целый университет. Не знаю его образования. А для меня подготовительный класс. После моей жизни в приготовишки не ходят. Знай, Соня, меня так просто не возьмешь. Я буду драться, что лев. Я завтра же еду в Москву. Мы ещё посмотрим, чей будет верх.

София Павловна смотрела на этого человека, негодовала от его слов о Василии Антоновиче. Но вместе с тем ей было его и жаль. Она отбрасывала сентиментальные рассуждения о том, дескать, что если бы не Николай Александрович, то у неё уже не было бы ее родного Васи; она не сомневалась в том, что, если бы ранен был Суходолов и его обнаружил бы Вася, то Вася поступил бы точно так же, как поступил Суходолов. Не в этом дело. В другом. В том, что он и в самом деле десятки лет был среди людей, жил для них, работал для них, заботился о них. И вдруг завтра должен будет запереться у себя дома и видеть жизнь лишь сквозь стекла окон или, сидя на скамейке в скверике, среди нянек и таких же, как он, вышедших в тираж стариков. А что делать, что? Шурик тоже вот почти каждый день негодует против Суходолова. Владычин как схватился тогда с Николаем Александровичем.

Она вспоминала другого Суходолова, того, послевоенного, энергичного, боевого, жизнерадостного. Может быть, в ту пору она многого не замечала? А сейчас, оглядываясь на прошлое, уже с высоты большего жизненного опыта, София Павловна склонна была и эту постоянную веселость его, и кипучую энергию, которая далеко не всегда давала результаты, рассматривать более зрело и трезво. Сильным работником Николай Александрович не был никогда. Он был видным, заметным, действовал эффектно, броско, и это создавало ему репутацию. Он не умел работать кропотливо, усидчиво, не умел организовывать людей, направлять и подправлять их так, чтобы малозаметная эта, тяжелая работа сказалась в полную силу позже. Ему надо было шуметь, греметь, красоваться, любоваться своими успехами. Конечно, и такой тип работника возможен, иной раз он даже полезен, необходим. Но вот не всегда, — наступает момент, когда это оружие устаревает. Три тысячи сто с лишним лет назад в Грецию вторглись дорийцы. Ахейцы не знали, железа, у них не было мечей, они знали только бронзу и делали из нее кинжалы. Дорийцы пришли с железными мечами. Длина мечей и качество металла, из которого они были выкованы, решили схватку: ахейцы сошли с арены истории. Длина мечей — то есть совершенство оружия всегда решало и решает дело, — оружия военного, оружия идейного, идеологического, оружия организаторского, — любого. Надо вовремя перевооружаться, или…

Николай Александрович бряцает бронзовыми клинками. Сказать ему об этом, — он не поймет, он обидится, начнет ссылаться на ордена, которые хранит в красных коробочках в письменном столе, на трудовую книжку, испещренную записями былых благодарностей, будет называть адреса, где работал когда-то, и имена известных людей, с которыми не только работал, но которые были его учениками. Ну и что? Жизнь безжалостна к тем, кто от нее отстает. Можно продолжать носиться с прекраснодушными идеями, но если родились, быть может, менее прекраснодушные, зато более жизнетворные идеи и овладели массами, ты останешься смешным одиночкой, маньяком, и только; жизнь прогрохочет вперед, без оглядки на тебя. Не пыжься, не воображай, что можешь остановить, задержать ход истории, всегда иди с людьми в ногу.

Вышел из кабинета Александр, поздоровался с гостем и ушел обратно, затворил дверь. Хотел, видимо, принять участие в разговоре, да раздумал.