Секретарь обкома

Номер, в который вошли старгородцы, был довольно большой и светлый, обставленный разнокалиберной, разностильной мебелью. Пожилая уборщица меняла белье на постелях. Общительный Баксанов, никогда не упускавший случая побеседовать с незнакомыми, случайно встреченными людьми, начал расспрашивать ее о жизни.

— А чего жизнь? — отвечала женщина, взбивая подушки. — Жизнь как жизнь. Живем.

Разговориться с нею было нелегко. Но старый газетчик умел расшевелить и самых каменных, самых молчаливых; мало-помалу разговор оживился.

— До нынешнего года, граждане дорогие, жили мы — всего вволю. Процветали, словом. — Уборщица прислонилась спиной к холодной кафельной печке, которая после того, как было оборудовано центральное отопление, стояла в номере для декорации. — Наша область при царях-то была бедная, в лаптях ходила, хлеб наполовину с половой пекла, овсяным киселем по большим праздникам лакомилась. Да и при советской власти не сразу на ноги встала. Долго у крестьянина жилы трещали от натуги, покудова на ноги прочно поднялся: война мешала, всякие неуправки. Поднялся, однако, выдюжил. До прошлого года все в гору, на подъем шло. На базар выйдешь — чего душа желает. Мяса? Всякого! И говядина, и свинина, и баранина. Курей? Полны возы. Гусей, уток… — тоже не сочтешь. Молока, масла, творогу, сметаны… — Она только рукой махнула от явной досады. — Пойди ныне, — сказала, — сходи на базар-то!.. Шиш там найдешь. А что и найдешь — не купишь. Тройную цену дерут.

— В чем все-таки дело, в чем? — полюбопытствовал Залесский, поправляя пенсне. — Что случилось? Неурожай, может быть?

— А кто его знает! Не моего, бабьего, ума дело. Брат мой родной, Степан Савельевич, он письмо в верха — полную жалобу про непорядки всякие написал. Так что? Возвернулась бумага. И куда? К ним же, к начальникам нашим. Разберитесь, мол. Они и разобрались! Дали выговор Степану за то, что он кляузник, клеветник, и еще предупреждение предупредили, чтобы помалкивал, а не то…

Баксанов вспоминал ночь в охотничьем доме Артамонова, вспоминал насмешливые, грубые ночные разговоры секретаря Высокогорского обкома по телефону, вспоминал весь облик, все повадки этого властного человека. Не верилось, чтобы мог он промахнуться в чем-либо, ошибиться. Это человек неизменной удачи, человек успеха, человек, умеющий все, не останавливающийся ни перед чем.

— Все будет хорошо, — сказал Баксанов, — все разберется, все уладится. Мало ли какие трудности случаются.

— Ну-ну, — ответила уборщица, направляясь к двери. — Дай-то бог. Кипятку принести? Или в столовую спуститесь?

Адрес Птушкова у них был — еще из Стар-города запросили Высокогорский адресный стол. Не спеша шли по улицам старинного города, держа путь к Суворовской площади; отыскали дом, который им был нужен, — хороший дом, красивый, с ажурными балконами; поднялись по лестнице на четвертый этаж, нажали кнопку звонка в ту квартиру, где должен был жить Птушков.

Дверь отворила молоденькая девушка с высокой причудливой прической, тоненькая, стройная, на очень высоких каблучках.

— Нам нужен товарищ Птушков, — сказал Баксанов, приподымая старую кепку, на своей круглой лысой голове.

— А вы, извините, пожалуйста, кто? — спросила девушка не очень смело.

— Мы его товарищи по оружию, — ответил Баксанов.

— Заходите, — сказала она. — Я сейчас… Они вошли в прихожую, девушка скрылась.

Вместо нее появился Птушков.

— Что вам надо, ну что? — сказал он раздраженно, узнав, кто его посетители. — Я к вам не лезу, я к вам непристаю.

— И мы к вам, Витя, не пристаем, — сбрасывая пыльник, ответил Баксанов миролюбиво. — Мы просто хотим кое о чем побеседовать, кое-что выяснить. И только.

Квартира у Птушкова была отличная: две большие комнаты, просторная передняя, широкий коридор.

— Чудесно, чудесно вы устроились, Виталий. — Залесский оглядывал полупустые комнаты. — Обзаведетесь мебелью — дворец будет.

Птушков пригласил их к столу, из тумбочки, до лучших времен заменявшей шкаф, вытащил бутылку водки, принес колбасы на тарелке, хлеба, перестоявших, пустых внутри, соленых огурцов.

— А где же хозяйка? — спросил Баксанов, оглядываясь.

— Это не хозяйка, — ответил Птушков. — Это так. Приходит. Присматривает.

— Почему вы сбежали? Не можете объяснить? — спросил неожиданно Залесский. — Вы член нашей писательской организации, и нас всех это волнует.