Киномания

— Потому что внутри, там, куда ему не дотянуться, есть частичка истинного Бога. Вот почему он гневается. Он нас ревнует.

— Но разве он не бывает жалостливым… любящим?

— Иисус — да. Но не Яхве. Он иногда только притворяется. А потом — раз, и все уничтожает.

— Значит, Иисус — истинный Бог?

— Не совсем так. Он — Посланник.

— Но он существовал на самом деле, на самом деле ходил по земле, да?

— Не совсем так.

— Значит, он был иллюзией?

— …Не совсем.

Вопросы такого рода стали выводить Саймона из состояния равновесия. Я попытался еще раз.

— Может, он был чем-то вроде проекции, как в кино… только без экрана.

Саймон оживился, услышав это.

— Кто это сказал? — взволнованно спросил он.

— Просто пришло в голову, — небрежно ответил я и вернулся к разговору о Яхве. — Значит, вы и в самом деле считаете, что Бог, который управляет миром, — это жестокое чудовище?

— Угу.

— И вас это пугает?

— Угу. У меня от этого кошмары.

— Кошмары?

— Да. Так я и сочиняю мои кино.

О дрозде

— А что символизирует дрозд?

— Истинного Бога.

— А кто — истинный Бог?

— Ну, у него много имен.

— Абраксас?

— Да, это одно из них.

— И Абраксас сражается с Сатаной, или Люцифером, или Ариманом, верно?

— Угу.

— И вы считаете, что в конце концов Абраксас одержит победу?

— Этого никто не знает.

— А проиграть он может?

— Да, может.

— И что тогда?

Последовала долгая пауза. Ответ рождался где-то в глубинах его «я».

— Тогда темнота. Холод. Смерть. Навсегда. Все станет, как… черный лед. Вся вселенная выгорит.

— Похоже, что это наконец-то и есть умиротворение.

— Нет. Мы это будем знать.

— Знать что?

— Что истинный Бог мертв. Что мы проиграли. Навечно. Это знание всегда будет с нами, как и знание того, что виновники — мы.

— Как это может быть?

— Потому что мы поддерживали все это.

— Что поддерживали?

— Жизнь.

— Не понимаю. Если бы мы прекратили жизнь, то разве тогда не наступила бы смерть?

Он попытался объяснить.

— Это была бы другая смерть, но не та. Если тело умрет, не страшно. Вот та смерть означает проклятие.

— Вы хотите сказать, это вроде как с вампирами — мертвый, но не умерший?

— Да. Вроде этого. Но уже повсюду. Навсегда.

О смерти

— Вы верите, что тело — это плохо.

— Угу.

— Почему?

— Потому что это… тело. Оно сделано из мерзости. Кожа, кровь, всяческая гниль.

— А некоторые считают, что тело — это прекрасная вещь, как оно устроено и все такое.

— Нет-нет. Его сотворил Злой Бог. Он сотворил тело, чтобы мучить нас. Он запер нас внутри тела, чтобы мы страдали.

— Тогда почему же все члены вашей церкви просто не покончат с собой?

Глаза Саймона расширились от подлинного ужаса.

— Тогда мы будем прокляты.

— Почему?

— Потому что убивать нельзя. Ни себя, ни другого.

— Но почему?

— Потому что мы, пока есть силы, должны сражаться со Злым Богом. Мы должны искупить грехи других — всех без исключения.

— Но разве некоторые старейшины не доводят себя до смерти голодом?

— Доводят.

— Почему же им можно?

— Потому что они готовы отойти.

— Отойти?

— Вы называете это умереть. Когда они стары и готовы. Тогда это показывает, насколько они сильны. Когда вы слишком стары, чтобы искупить грехи других, тогда разрешается отойти, вы понимаете?

О фликере

— Кто его открыл?

— Его не открыли. Его сделали.

— Как это?

Он пожал плечами, словно это было очевидно и говорить тут не о чем.

— Так работает проектор. Он сделан, чтобы научить фликеру.

— Научить?

— Угу. Фликер — это и есть кино, он то, чему оно учит. Это то, что вы видите на самом деле, не зная об этом.

— И фликер — это…

Очень торжественно:

— Война.

— Между двумя богами?

— Угу.

— Но кино это не только проекция света. Там есть и многое другое. Как насчет сценария? Зрительного ряда, музыки, всего остального?

— Это все сверх фликера. Если вы все делаете правильно, то сценарий усиливает фликер. Вы должны так вести сценарий, чтобы он помогал фликеру.

— И какой же это должен быть сценарий?

— Страшный, пугающий. О разложении и убийствах людей, обо всем жестоком.