Все это было предысторией великого крестового похода против альбигойцев. Это можно было пропустить — история была мне знакома.
— А что стало с ними после крестового похода?
— Борьба против альбигойцев была самым решительным действием церкви. И тем не менее нам известно, что кое-какие катарские элементы уцелели.
— Под элементами вы подразумеваете людей.
— Да, людей.
— Которых церковь уничтожала, сжигала…
Его глаза застила печаль, но голос остался твердым, хотя и с извиняющейся ноткой в нем.
— То были жестокие времена.
— А вам бы хотелось, чтобы крестовый поход уничтожил всех катаров до единого?
Его глаза смотрели на меня со всей искренностью — взгляд человека, который делал мне жуткое признание.
— До полного успеха оставалось совсем немного. Достигни они своего, возможно, это было бы и к лучшему. А так руки церкви оказались запятнанными кровью, но без пользы.
— Без пользы? Какая польза? Убийство детей, женщин…
Анджелотти оставался тверд, но печаль в его голосе слышалась безошибочно.
— Вы знаете, чему учат дуалисты? Тому, что физический мир — зло, а земля, на которой мы живем, — ад. Это мерзкое учение. Предположим, все это можно было бы искоренить семь столетий назад актом невыразимой жестокости, одним справедливым ударом. Вы бы теперь, оглядываясь в те времена, сожалели о случившемся?
В его вопросе мне послышалась лукавая нотка, словно Анджелотти знал, на какую почву упадет его откровенность. Я сразу же вспомнил о «Грустных детях канализации» Саймона Данкла. Верно, если бы крестовый поход завершился полным успехом, то мир, возможно, был бы избавлен от этого падения в пропасть безнадежности. Неужели я здесь защищал именно это — право Саймона искажать жизнь, показывая ее невыразимо мерзкой? Мой ответ был лучшим, что пришло мне в голову.
— Я не верю, что можно уничтожить идею, убивая ее сторонников. Эта идея так или иначе выжила бы где-нибудь, независимо от количества пролитой крови.
Анджелотти мрачно кивнул.
— Хороший ответ. Так давайте же согласимся, что старый Папа Иннокентий принял абсолютно неверное решение, предприняв этот крестовый поход. Ошиблись и члены моего ордена, которые, как вам известно, создали инквизицию. Поверьте, что я здесь говорю отнюдь не в защиту тех давних жестокостей. В то время святой Франциск {348} надеялся обратить еретиков добротой и проповедью. Мне хочется верить, что такой выбор сделал бы и я.
Я сдался, поняв, что ничего не получу от пикировки с Анджелотти, которого в конечном счете церковь изгнала из своих рядов.
— Значит, — продолжил я, — сироты восходят к уцелевшим катарам.
— Можно сказать и точнее. К трем старейшинам, которые успели бежать из Монсегюра перед тем, как его сровняли с землей шестнадцатого марта тысяча двести сорок четвертого года…
— К святому Арно Уцелевшему… и двум другим, — добавил я. Анджелотти уважительно и в то же время недоуменно посмотрел на меня. Я ответил на его подразумевавшийся вопрос, — Над алтарем в часовне в Цюрихе есть такая картина.
— Вы ее видели?
— Да. Мне объяснил ее смысл доктор Бикс.
— Да, Бикс. Важная фигура. И он вам сказал?..
— Ничего толком он мне не сказал. Он не очень разговорчив.
— Эта история довольна драматична. Они были на волосок от гибели — бежали во тьме ночной в последний момент перед штурмом. Потом эти трое направились в три далеко отстоящих друг от друга города — Толедо, Аахен и, возможно, в Прагу. Ходят слухи, что они взяли с собой главное катарское сокровище. Другие говорят, что, кроме одежды, у них с собой ничего не было, и они жили в нищете, попрошайничали на дорогах. Понемногу вокруг старейшин стали собираться маленькие группки беженцев — голодных, оборванных, испуганных. Самый большой приход составлял не больше десятка человек. Все, кто остался. По договоренности старейшины тайно встретились снова через три года в деревне под Барселоной — на безопасной территории. Они встретились в годовщину резни в Монсегюре. Печальный повод. С этой встречи (с Геронского совета, как называют его дуалисты) и берет свое начало возрожденная катарская церковь. Там были составлены все их земные планы. Впрочем, скорее их можно назвать подземными, подпольными. Главное решение принято. Церковь альбигойцев станет тайной, церковью в изгнании, она никогда больше не заявит открыто о своем существовании, никогда не будет открыто принимать в свои ряды верующих или проповедовать свое учение. Но в то же время она продолжит выполнять свою миссию: находиться в первых рядах борцов против Бога Зла.