Темный карнавал

— Она должна сделать для меня одну вещь. Последний месяц у меня что-то неладно с головой. Появились чудные мысли. Я уже было сел на поезд в большой город посоветоваться с психиатром, только ой мне не поможет. Я знаю, что Сеси может вселиться в мою голову и избавить меня от страхов. Она их может высосать, как пылесос, стоит ей только захотеть. Она единственная, кто в состоянии вычистить из моей головы всю грязь и паутину и снова сделать меня новеньким. Вот зачем она мне, пойми ты, — сказал он сдавленным выжидательным голосом. Он облизал губы. — Она просто обязана помочь мне!

— После всего, что ты сделал Семейству? — заметила Мать.

— Ничего такого я Семейству не сделал!

— Говорят, — сказала Мать, — что в трудные времена, когда у тебя было туго с деньгами, ты получал по сотне долларов за каждого из Семейства, выданного властям, чтобы ему проткнули сердце кедровой палочкой.

— Это несправедливо! — закричал он, вздрогнув, как человек, получивший удар в живот. — Этого не докажешь. Ты все врешь!

— Все равно я убеждена. Сеси не пожелает помогать тебе. Этого не захочет Семейство

— Семейство, Семейство, — он затопал ногами, как огромный невоспитанный ребенок. — К черту Семейство! Почему я должен из-за него сойти с ума? Мне нужна помощь, черт побери, и я ее получу!

Мать смотрела ему в лицо, ее лицо окаменело, руки она скрестила на груди.

Он сбавил тон, посматривая на нее взглядом застенчивого злодея и избегая ее глаз.

— Послушайте меня, миссис Эллиот, — сказал он. — И ты тоже, Сеси, — обратился он к спящей. — Если ты здесь, — добавил он. — Послушайте вот чего. — Он взглянул на стенные часы, тикавшие на дальней, залитой солнцем стене. — Если Сеси не вернется сюда сегодня к шести вечера и не захочет прочистить мне голову и вернуть мне разум, я... я заявлю в полицию. — Он выпрямился. — У меня список Эллиотов, которые живут на фермах по всей округе и в Меллинтауне. Полиции и часа не понадобится, чтобы заточить с дюжину новых кедровых палочек, а потом загнать их в дюжину эллиотовских сердец. — Он умолк, вытер пот с лица. Постоял, вслушиваясь.

В далекий колокол ударили снова.

Колокол он слышал уже много дней. На самом деле никакого колокола не было, но он слышал, как тот звонит. Он звонил и сейчас, близко, далеко, совсем рядом, где-то вдалеке. Никто этого не слышал, только он.

Он покачал головой. Он повысил голос, чтобы перекрыть звук того колокола, закричал на миссис Эллиот: «Вы слышали меня?»

Поддернув брюки и рывком подтянув пряжку ремня, он прошел мимо Матери к двери.

— Да, — сказала она, — я слышала. Но даже я не в силах позвать Сеси домой, если ей не хочется возвращаться. В конце концов она объявится. Потерпи. Не спеши в полицию...

Он оборвал ее:

— Я не могу ждать. То, что со мной делается, этот гам в голове, не проходит уже целых восемь недель! Я больше этого не вынесу! — Он с угрозой глянул на часы. — Я ухожу. Попробую найти Сеси в городе. Не разыщу к шести — ну, не тебе объяснять, что такое кедровая палочка.

Его тяжелые башмаки прогромыхали по прихожей, шаги протопали по ступенькам и затихли на улице. Когда все успокоилось, мать повернулась и серьезно, с беспокойством посмотрела на спящую.

— Сеси, — позвала она нежно, настойчиво. — Сеси, иди домой!

Тело молчало. Сколько мать не ждала, Сеси лежала без движения.

Дядя Джон прошел цветущими полями и вышел на улицы Меллинтауна, высматривая Сеси в каждом ребенке, лижущем мороженое, и в каждой белой собачке, трусящей своей дорогой в вожделенное никуда.

Город раскинулся, как сказочное кладбище. Ничего, кроме горстки монументов, по сути, памятников забытому искусству и образу жизни. Это была обширная луговина, только вместо травы на ней росли язвы, гималайские кедры и хекматаки" между ними пролегали дощатые тротуары, которые можно к ночи затаскивать в сарай, если гулкие шаги прохожих действуют на нервы. Там торчали старые дома первых поселенцев, убогие и тесные, посеревшие от мудрости десятилетий, блестевшие очками цветных стекол под золотистыми космами пустивших в них корни столетних птичьих гнезд. Там была аптека, полная обкрученных проволокой стульев с фанерными сиденьями у стойки с газированной водой и незабываемого, отчетливого, стойкого запаха, который когда-то стоял в аптеках, но которого уже нет и в помине. Была там и парикмахерская, а перед ней весь в красных лентах столбик под стеклянным колпаком. И была там бакалейная лавка, пропитавшаяся ароматом фруктов и пыльных ящиков и запахом старухи-армянки, похожим на запах позеленевшего пенни. Городок тонул в тени канадских кедров и спелых лиственных деревьев, никуда не спешил, и где-то в городе была Сеси — та, кто Странствует.