Орлиная степь

Немалых трудов стоило Ваньке Соболю собраться с духом. Не один раз он в замешательстве переступил на месте, пока смог-таки наигранно весело крикнуть:

— Собака-то у вас, хозяйка, дома?

— А что? — спросила Тоня насмешливым голосом, но без улыбки. — Или попроведать ее зашел?

— Вот выдумала! Боюсь, покусает!

— Не покусает, она с ребятами убежала… Поняв, что ему не очень милостиво, но все же

разрешено войти, Ванька Соболь еще более осмелел и направился к крыльцу, со звериной осторожностью трогая легкими сапогами землю; его чернявое лицо сильно потемнело от прилившей крови.

Наблюдая за Соболем, Тоня про себя отметила, что он гораздо старше на вид, чем был до отъезда из Лебяжьего: линии его суховатого лица стали резче, губы — тверже и суше, взгляд — острее и глубже. Все это сильно мужало его, делало чужим и далеким. Но вот он остановился у крыльца и поднял на нее вороненые до блеска глаза — и Тоня тут же, точно при вспышке молнии увидела его прежним… Часто бывает так: откроет девушка сундук, начнет перебирать свои слежалые наряды, и вдруг пахнёт от какой-нибудь кофты любкой или мятой, и тогда, с изумлением вдыхая чудом сохранившийся запах, она за короткие секунды до мельчайших подробностей вспомнит прошлое.

Он сказал протяжно, со вздохом:

— Здравствуй, Тоня! Не узнала?

— Здравствуй! — слегка потупясь, шепотом ответила Тоня, с каждой секундой все более узнавая прежнего Ваньку Соболя и второпях не в силах разобраться в своих чувствах от этой встречи. — Значит, явился?. Набегался? — спросила она вдруг, давая волю своей давнишней девичьей обиде. — А совесть-то где потерял? Не скажешь?

— Зачем говоришь так? — сдержанно и негромко спросил Ванька Соболь. — Совесть как была при мне, так и осталась. Где я ни пропадал, а ее не промотал!

— Не вижу я совести в твоих глазах, — сурово выговорила Тоня.

— Смотри спокойнее — увидишь!

— Зачем же ты пришел, если совесть при тебе?»— уже гневно спросила Тоня. — Я за тебя не просватана! Увидят люди, что скажут?

— Дело у меня, — твердо, ответил Соболь.

— Какое же у тебя может быть дело ко мне?

— Не к тебе, а к матери… Волей-неволей, а пришлось пустить Соболя в дом.

Мать Тони Лукерья Власьевна, когда-то красивая дородная женщина, состарившаяся до срока, была измучена и озлоблена тяжелой жизнью. Ее муж, искалеченный на войне, умер года через два после возвращения в село, оставив на руках несчастной жены своего немощного отца-старика и троих детей, одного из них грудного. Немало пришлось Лукерье Власьевне хлебнуть горя горького в тяжелые послевоенные годы, когда колхозное хозяйство пришло в упадок! Она не могла, как другие, бросить все и бежать со своей семьей в город. Вначале она завидовала тем, кто бежал, но со временем стала ненавидеть их: ведь их долю работы приходилось взваливать на свои натруженные плечи тем, кто оставался в селе! По этой причине так же, как всех беглецов, ненавидела она и Ваньку Соболя. К тому же от Лукерьи Власьевны не могло скрыться, что ее любимица Тоня на заре своего девичества крепко полюбила непутевого парня и, когда тот, зная об этом, все же сбежал в город, долго горевала. «От такого счастья, обормот, сбежал!» — бывало, кручинилась и негодовала Лукерья Власьевна, до глубины души оскорбленная за свою дочь. Узнав сегодня, что Соболь неожиданно вернулся в село, она готовилась при первой же встрече без всякой пощады высказать ему все, что думалось о нем два года. И вдруг — вот он, на пороге, явился сам, расправляйся как надо!..

Пробурчав что-то невнятное в ответ на приветствие гостя, Лукерья Власьевна пододвинула ногой в его сторону табурет, а когда Ванька Соболь, не ожидая особых приглашений, уселся на него близ двери, она спросила в песенной манере, предвкушая близость долгожданной расправы:

— С чем же хорошим припожаловал, добрый молодец, в наш дом? Кажись, и делов-то никаких у тебя тут нету?

— Без дела бы не зашел, Лукерья Власьевна, — предельно мирно ответил Соболь, не торопясь, однако, выкладывать свое дело и всячески стараясь сохранить только что с трудом обретенное спокойствие.

Лукерья Власьевна присела у стола.

— Только явился, и сразу оказалось дело до нас? — спросила она, заговорщицки поглядывая на Тоню, вставшую с высоко, оскорбленно поднятой головой у косяка двери. — Небось и срочное? — добавила она с кривой, невеселой улыбкой на сером, усталом лице, видимо уверенная в том, что уже приперла беглеца к стенке.