Роман лорда Байрона

«Выставила виновником меня, — ответил Али. — Закричала, будто я учинил насилие, а она не воспротивилась из боязни перед моими угрозами.»

«Плакала?»

«Плакала. Отворотилась от меня с выражением ужаса на лице — и стыда — все это казалось вполне искренним — как и ее прежние чувства, совсем иного рода: страх, я думаю, можно разыграть, смятение тоже — но только не ту ненависть, какую она изобразила».

Тут Али запнулся, с видом крайнего замешательства, словно не решался высказать свои мысли. «Нет, это исключено, — проговорил он наконец. — Ни одна женщина не может задумать такое — и все же я почти убежден: ей прекрасно было известно, что муж вернется и когда именно — и тем не менее она позволила мне вольности у себя в Спальне — и все прочее. Когда капитан и в самом деле явился и обнаружил меня там, куда она меня пригласила, — и я увидел его лицо, побагровевшее от гнева, и шпагу, которую он выхватил из ножен, пока я пытался привести себя в порядок, — что ж — мне вдруг почудилось, будто они мгновенно обменялись какими-то сигналами непонятного мне свойства — и все же — все же…»

Али оборвал на этом рассказ, но лейтенант Апворд, обладавший куда более широким опытом касательно мира Женщин — и в особенности жен, — нежели тот, какой Али суждено приобрести, вовсе не был столь же озадачен. Среди великого разнообразия представителей падшего рода человеческого есть и такие, чьи побуждения мы хоть и не способны понять, но вполне можем систематизировать, а уж полное их описание заняло бы многие тома; и полковой хирург знал, что раз существуют мужчины, готовые вызвать кого угодно на дуэль единственно из желания утолить смутную ненависть ко всему живущему, то найдутся и женщины, готовые подтолкнуть супруга к дуэли или к убийству — с мужнего согласия, немого или высказанного — при обстоятельствах, которые по видимости разрывают, а в действительности, будто жар горнила, только крепят союз между ними — союз, явно заключенный не на Небесах и не освященный свыше.

«Капитан был готов убить меня, и хотя я умолял его жену рассказать правду, она только заливалась слезами — а он подступил ко мне, невооруженному, со шпагой».

«Так шпага была при нем?»

«Да, и это меня удивило — не тогда, а позже: это вопреки обычаю — вечером, в лагере, носить при себе шпагу».

«Верно», — подтвердил полковой хирург, мысленно заключив: капитан с женой затеяли непростую игру; время, надо полагать, было тщательно выбрано: жертва, интереса ради, не столь уж беспомощна, однако не сможет и оказать должного отпора, который мог бы привести к нежелательной развязке — а она-то, похоже, как раз и случилась.

«Он нанес мне удар, и я почувствовал, что ранен, — продолжал Али. — Для обороны я схватил первое, что попалось под руку — это оказался сапог; ответный удар застиг капитана врасплох, мне удалось вышибить его шпагу и завладеть ею прежде него. Вооруженный, я повернулся к нему лицом — но он рванулся за пистолетом, которого я не видел, — и, пятясь от меня, стал взводить курок — я был напуган, он растерян — и я проткнул его насквозь».

«Вы его убили? Его же шпагой? Офицера французской армии? Ч… возьми!»

«И все же я это сделал, — отозвался Али. — Он рухнул наземь и испустил дух. Супруга в слезах бросилась на его залитую кровью грудь — но, как ни странно, не произнесла ни слова и не подняла тревоги. Больше я ничего не видел — и кинулся прочь. Никто меня не остановил — бегая по поручениям капитана, я многим примелькался — да и ночь была темной. Скоро я оказался за пределами лагеря, среди костров и обиталищ людей, которые сопровождали армию. По правде говоря, я понятия не имел, что со мной станется в их обществе, — разоблачат меня и возвратят в лагерь за вознаграждение или еще как, укроют меня или спокойно дадут умереть, — а это, если никто не окажет помощь, было неминуемо: рана оказалась небольшой и уже запеклась, но крови я потерял много».

Тут Али вновь откинулся на подушку — ведь он не был итальянским тенором, способным, даже умирая от раны, изложить пространную историю, — и только к вечеру пришел в себя. Открыв глаза и вспомнив, где находится (Долорес держала руку на его лбу), он судорожно вцепился в свой наряд — жест, который нередко за ним замечали. Полковой хирург поинтересовался, что же он ищет. Сначала Али отмалчивался, но, когда вопросы сделались настоятельными, попросил нож — распороть швы — и вытащил из подкладки пачку бумаг, которую не без опаски передал лейтенанту для изучения.