Информация

Через два с половиной месяца Джина перебралась в Лондон. Она оказалась на удивление собранной и бесстрашной и вскоре — без всяких особых усилий с его стороны — обзавелась картой метро, ключом от его квартиры, ежедневником, работой и (на этом она настаивала) собственной квартиркой-студией. Квартирка была совсем недалеко от его дома, там было довольно симпатично: белые занавески и белый диван. В полночь диван превращался в благоухающее ложе с вышитыми подушками и мягкими игрушками, на этом диване Ричарда обнимали и ласкали, и на нем он регулярно лишался дара речи от утонченной столичной старательности и изобретательности Джины, сочетавшейся с первобытной страстью. Ричард бросил ее и вернулся к Доминике-Луизе, ненасытной женщине-вамп, которая кричала на него ночи напролет и у которой никогда не было месячных. В то время Ричарду все время попадались подружки, у которых никогда не бывало месячных. Сам он против месячных ничего не имел. Просто ни у одной из его подружек их никогда не было. Ричард не делал из этого никаких выводов, но на протяжении нескольких лет он ни разу не видел тампонов или хотя бы каплю крови за исключением своей собственной. Так было до Джины, и все же он ее бросил. Она не плакала.

Ричард надеялся, что Джина уедет в Ноттингем и вернется к Лоуренсу. В тот день, когда он ушел от Джины, раздеваясь под равнодушным взглядом Доминики-Луизы, Ричард заметил, что его тело наконец ассимилировало следы, оставленные Лоуренсом: упрямо не желавшие проходить синяки на бедре, царапина на предплечье, желто-лиловая радуга вокруг правого глаза. В тот вечер в Ноттингеме Джина сама прикладывала к глазу Ричарда кусок сырого мяса.

Это странное совпадение вызвало в душе у Ричарда лишь легкую ностальгию: кровь, провинция, Д. Г. Лоуренс, бесхитростная любовь. Пять ночей спустя он вернулся к Джине или, по крайней мере, пришел к ней домой. И снова с подбитым правым глазом — на этот раз его случайно разукрасила Доминика-Луиза. И Джина снова кинулась к холодильнику. Мясо, с которым она вернулась, было в полиэтиленовой упаковке. Здесь ведь Лондон, а не Ноттингем. «Ты задержишься?» — спросила она. Ну конечно, она имела в виду не задержишься, а останешься. Остаться?! Нет уж — и Ричард вернулся к Доминике-Луизе. Он оставил симпатичных мягких зверушек, чай с тостами по утрам, птиц, доверчиво и шумно скачущих по подоконнику, Джину в ее кукольно-детской ночной рубашке, в пушистых шлепанцах и с носовым платочком, зажатым в руке (на этот раз у нее брызнуло несколько слезинок), и вновь отправился к Доминике-Луизе. Кстати сказать, спальня Доминики-Луизы была вся черная и без окон. По ночам в ней стояла классическая, мифологическая тьма. Доминика-Луиза лежала в этой черной спальне, качая на ладони тяжелую пепельницу, которую она периодически швыряла в Ричарда (ей стало известно, что он изменил посвящение к роману), она курила, ждала, и у нее никогда не было месячных.

Ричард думал, что Джина вернется в Ноттингем. Но ей, похоже, это в голову не приходило. Ричард с этим смирился и решил, что так даже лучше: он сможет иногда навещать ее и спать с ней, когда ему заблагорассудится. Он сможет продолжать делать это, прикидывал Ричард, даже когда у нее появится какой-нибудь симпатичный простачок с постоянной работой. Потому что Джина его любит. В то время девушки ничего не могли с вами сделать (они не могли позвонить адвокату, сообщить в газету или вызвать полицию), они могли лишь покончить с собой или забеременеть. Все, что у них было, — это жизнь: они могли лишить себя жизни или дать новую жизнь. Они могли производить с жизнью только два действия — сложение и вычитание. Помимо прочего, Ричард был уверен в двух вещах. Он знал, что Джина никогда не покончит с собой. И что Доминика-Луиза никогда не забеременеет. Но Джина поступила иначе. Она занялась современной литературой, систематично. Вечерние занятия она понимала так: Джина начала спать с писателями.

На следующий день Ричард снова пошел на пляж. Он только что дал интервью Пит Зал из «Майами геральд». Из этого интервью ничего не вышло. Никаких катаклизмов не произошло, равно как и ничего такого, что могло бы вызвать удовлетворение, замешательство или хотя бы просто интерес. Просто интервью прошло впустую.

Они отлично поладили. Более того, Пит Зал из «Майами геральд» Ричарду понравилась — оказалось, что это женщина. Потрясающе хорошо сохранившаяся для своих лет, Пит сразу же заявила, что ей пятьдесят три и у нее взрослые дети. Отец Пит хотел сыновей. Поэтому он взял и назвал всех своих дочерей мужскими именами. Пит привыкла к своему имени и никогда не пыталась его приукрасить, преобразовав в Петранеллу, Петулу или Петунию. Она так и осталась просто Пит: Пит Зал.