V.

Сейчас она уже не думала о встречах с Гудфеллоу или с теми тремя после него как о грехе, а Гудфеллоу помнила лишь потому, что он был первым. Не то, чтобы эксцентричный фасон ее римского католицизма позволял ей смотреть сквозь пальцы на определяемое Церковью как грех, — это была не просто санкция, но безоговорочное восприятие тех четырех эпизодов как внешних и видимых признаков внутренней и духовной добродетели, принадлежавшей только Виктории и больше никому. Несколько недель она провела на послушании, готовясь стать сестрой (наверное, болезнь того поколения), но к девятнадцати годам у нее сформировался монашеский темперамент, доведенный до наиболее опасных крайностей. Хоть она так и не постриглась, но все равно воспринимала Христа как мужа и достигала физического обладания Им, используя несовершенные смертные версии, которых, к настоящему моменту, насчитывалось четыре. И если Ему нужны агенты для выполнения супружеских обязанностей, их будет столько, сколько Он сочтет нужным. Без труда можно понять, куда способна завести такая логика: в Париже подобным образом настроенные женщины посещали Черные Мессы, а в Италии они жили в прерафаэлитской роскоши любовницы архиепископов и кардиналов. Так получилось, что Виктория была не столь уж исключительна.

Она встала и пошла по центральному проходу вглубь церкви. Окунув пальцы в святую воду, она стала опускаться на колени, как вдруг сзади ее кто-то толкнул. Испугавшись, Виктория обернулась и увидела пожилого мужчину, на голову ниже ее — руки выставлены вперед, а в глазах — ужас.

— Вы — англичанка? — произнес он.

— Да.

— Вы должны мне помочь. Я попал в беду, но не могу пойти к генеральному консулу.

С виду он не был похож на попрошайку или туриста с опустевшим кошельком. Он немного напомнил ей Гудфеллоу.

— В таком случае, вы — шпион?

Старик безрадостно засмеялся.

— Да. В некотором смысле я замешан в шпионаже. Но помимо своей воли, понимаете? Я не хотел, чтобы так вышло. — И голосом человека, обезумевшего от горя: — Вы разве не видите, я хочу исповедаться? Я — в церкви, а церковь — это как раз то место, где исповедуются…

— Пойдемте, — прошептала она.

— Нет, не на улице. За кафе наблюдают.

Она взяла его за руку.

— Кажется, сзади есть садик. Сюда, через ризницу.

Он покорно пошел за ней. В ризнице стоял коленопреклоненный священник и читал требник. Проходя мимо, Виктория подала ему десять сольди. Он не поднял глаз. Небольшая аркада с крестовым сводом вела в миниатюрный, окруженный мшистыми стенами садик, состоявший из чахлой сосенки, редкой травки и бассейна с карпами. Они подошли к каменной скамье рядом с бассейном. Случайные порывы ветра заносили в садик дождь. Старик расстелил на скамье газету, которую до этого держал подмышкой, и они сели. Виктория открыла зонт, а старик, не торопясь, прикурил сигару «Кавур». Он выпустил в дождь пару порций дыма и начал:

— Я уверен, вы никогда не слыхали о месте под названием Вейссу.

— Не слыхала.

И он принялся рассказывать о Вейссу. Как они туда добирались — на верблюдах через бескрайнюю степь, мимо дольменов и храмов мертвых городов, пока не выехали к широкой реке, которая никогда не видит солнца — столь густо укрыта она листвой. По реке они плыли на длинных тиковых лодках, вырезанных в форме драконов и управляемых смуглыми людьми, говорившими на известном только им языке. Потом их восемь дней несли через предательские болота до зеленого озера, на другом берегу которого виднелись подножия гор, окружающих Вейссу. Местные проводники далеко не пойдут. Они лишь укажут дорогу и вернутся назад. Одну или две недели, в зависимости от погоды, нужно пробираться через морены, отвесные гранитные скалы и твердый синий лед, пока не достигнешь границ Вейссу.

— Так вы побывали там, — сказала она.

Он побывал там. Пятнадцать лет назад. И с тех самых пор охвачен безумием. Даже в Антарктике, когда, съежившись, он прятался от зимних бурь в наспех состряпанном убежище или ставил палатку высоко на уступе еще не названного ледника, он чувствовал, бывало, еле слышный запах благовоний, извлекаемых этими людьми из крылышек черных мотыльков. Иногда сентиментальные кусочки их музыки прорывались сквозь ветер; а воспоминания о тусклых фресках, изображающих древние битвы и еще более древние любовные приключения их богов, внезапно возникали в полярном сиянии.