V.

— И тогда, — захихикал Ратон, — этот идиот-клерк займет оба наших поста.

Но Салазар не смягчился.

— Интересно, — произнес он задумчиво, — какой генеральный консул из него выйдет?

Ратон бросил на него сердитый взгляд.

— Пока я ваш начальник.

— Ну что ж, ваше превосходительство… — Салазар безнадежно развел руками, — жду указаний.

— Немедленно свяжитесь с правительственной комиссией. Опишите ситуацию и подчеркните ее чрезвычайность. Попросите назначить время для совещания, как только им будет удобно. То есть, до заката.

— Это все?

— Можете еще попросить, чтобы этого Гаучо взяли под арест. — Салазар не ответил. Ратон некоторое время смотрел на бутылку «Руфины», а затем повернулся и вышел из комнаты. Салазар задумчиво жевал кончик ручки. Выглянув в окно, он посмотрел на другую сторону улицы — на галерею Уффици и обратил внимание на то, что над Арно сгущаются тучи. Возможно, скоро начнется дождь.

Гаучо настигли в Уффици. Опираясь о стену в зале Лоренцо Монако, он с вожделением разглядывал "Рождение Венеры". Пухленькая и блондинистая, она стояла в створке похожей на скунжилле ракушки, и Гаучо, будучи в душе немцем, оценил этот факт. Но он не понимал, что происходит на остальной части картины. Там, судя по всему, спорят — одеться ей или оставаться обнаженной: справа грушевидная дама с безжизненными глазами пытается набросить на нее одеяло, а слева сердитый юноша с крыльями хочет смахнуть это одеяло с нее в то время, как девушка, на которой вообще ничего нет, вьется вокруг него и упрашивает идти с ней в постель. Пока вся эта команда препирается, Венера стоит, уставившись Бог знает куда и прикрывшись лишь длинными косами. Казалось, никто ни на кого не смотрит. Непонятная картина. Гаучо никак не мог взять в толк — зачем она так нужна синьору Мантиссе, но, впрочем, это — не его дело. Он со смиренно-терпеливой улыбкой почесал голову под широкополой шляпой, обернулся и увидел четырех полицейских, шедших к нему по галерее. Его первым импульсом было бежать, а вторым — выпрыгнуть из окна. Но, ознакомившись с местностью, он переборол оба эти порыва.

— Это — он, — объявил один из полицейских. — Avanti! — Гаучо стоял, заломив шляпу на бок и прижав кулаки к бедрам.

Они окружили его, и бородатый tenente объявил об аресте. Очень жаль, конечно, но его, вне всяких сомнений, выпустят через пару дней. Tenente посоветовал не оказывать сопротивления.

— Я смог бы справиться с вами четверыми, — сказал Гаучо. Его ум работал быстро, планируя тактику и рассчитывая углы анфилады. Неужели il gran синьор Мантисса настолько грубо ошибся, что дело дошло до ареста? Или жалоба из венесуэльского консульства? Он должен сохранять спокойствие и не признавать ничего, пока не увидит, как на самом деле обстоят дела. Его вели по "Ritratti diversi"; затем, два раза повернув направо, они оказались в длинном проходе. Он не мог припомнить, чтобы этот проход упоминался на карте Мантиссы. — Куда он ведет?

— Через Понте Веккьо в галерею Питти, — ответил tenente. — Это для туристов, а мы туда не собираемся. — Прекрасное место для обратного маршрута. Идиот Мантисса! Но, дойдя до середины, они свернули в подсобку табачной лавки. Кажется, полиция знакома с этим ходом, тогда это не очень хорошо. Но все же, зачем такая конспирация? Как правило, муниципальная полиция не бывает столь осторожной. Следовательно, дело касается Венесуэлы. На улице стояло крытое ландо, выкрашенное в черный цвет. Гаучо запихнули внутрь, и они поехали в направлении правого берега. Он знал, что полиция никогда не направляется сразу к месту назначения. Так случилось и на этот раз: оказавшись за мостом, возница сделал зигзаг, потом — немного покружил и поехал по нужному маршруту. Гаучо откинулся назад, выпросил у tenente сигарету и принялся обдумывать ситуацию. Если дело в Венесуэле, то он влип. Он специально приехал во Флоренцию, чтобы в северо-восточной части города, возле Виа Кавур, организовать венесуэльскую общину. Их было всего пара сотен, — они держались друг друга и работали на табачной фабрике, в "Меркато Сентрале" или маркитантами в Четвертом армейском корпусе, казармы которого располагались неподалеку. За два месяца Гаучо упорядочил их ряды и одел в форму, — это стало называться "Фильи ди Макиавелли". Не то, чтобы они испытывали особую нежность к власти; и не то, чтобы они, говоря политическим языком, были либералами или националистами; просто им время от времени нравился нормальный бунт, и если военная организация и эгида Макиавелли могли все это дело ускорить, то что ж, — тем лучше. Гаучо уже два месяца обещал им бунт, но никак не выдавалось подходящего момента: в Каракасе все было спокойно, если не считать двух-трех заварушек в джунглях. Он ждал настоящего предлога, стимула, который позволит ему выступить громовым антифоном через весь неф Атлантики. В конце концов, прошло всего два года со времени спора по поводу Британской Гайаны, когда Англия чуть не передралась со Штатами. Его агенты в Каракасе продолжали убеждать: все устраивается, люди вооружаются, взятки даются, остальное — дело времени. Очевидно, что-то случилось, а иначе почему его сейчас куда-то тащат? Он продумывал — как отправить весточку своему лейтенанту — Куэрнакаброну. Обычно они встречались в пивной Шайссфогеля на Пьяцца Витторио Эммануэль. А еще этот Мантисса со своим Боттичелли. Жаль, конечно. Подождет до следующего вечера…