V.

VII

Англичанина, который допрашивал Гаучо, звали Стенсил. Наступление темноты застало его в кабинете майора Чэпмена, где он, ошеломленный, сидел в глубоком кожаном кресле, забыв о своей покрытой шрамами алжирской трубке, дотлевавшей в пепельнице. В левой руке он держал дюжину деревянных ручек с новенькими блестящими металлическими перьями, а правой методично метал их, будто дротики, в висевшую на противоположной стене огромную фотографию нынешнего министра иностранных дел. Пока он сделал лишь один удачный бросок: ручка застряла в министерском лбу, сделав его похожим на добродушного единорога. Это забавляло, но едва ли могло исправить Ситуацию. А Ситуация в тот момент была просто жуткой. Более того, она была непоправимо пакостной.

Дверь неожиданно распахнулась, и в комнату с шумом вошел поджарый человек с преждевременной сединой в волосах.

— Его нашли. — В голосе не чувствовалось особого ликования.

Поднятая для броска рука застыла в воздухе, и Стенсил насмешливо взглянул на вошедшего.

— Старика?

— В «Савое». Девушка, молодая англичанка. Заперла его. Она только что рассказала. Вошла и объявила, достаточно спокойно…

— Ну так сходи и проверь, — перебил его Стенсил. — Хотя он наверняка уже смылся.

— А ты не хочешь на нее взглянуть?

— Хорошенькая?

— Ну, ничего.

— Тогда не хочу. Все и без того плохо, ты понимаешь, о чем я. Оставляю ее тебе, Демивольт.

— Браво, Сидней! Предан своему долгу? Святой Георгий и никакой пощады. Понятно. Ну что ж, тогда я пошел. Только не говори потом, что я не дал тебе шанс.

Стенсил улыбнулся:

— Ты ведешь себя, как мальчик из варьете. Возможно, я и встречусь с ней. Позже, когда ты закончишь.

Демивольт скорбно усмехнулся:

— Понимаешь, это делает Ситуацию более терпимой. — И вышел торжественно-печальным шагом.

Стенсил заскрежетал зубами. Ох уж эта Ситуация! Проклятая Ситуация! В более философские минуты он любил рассуждать об этой абстрактной категории, о ее сущности, деталях механизма. Он помнил случаи, когда целые огромные посольства буквально сходили с ума или в полубреду бежали на улицы, столкнувшись с Ситуацией, в которой не удавалось найти никакого смысла, вне зависимости — кто и под каким углом ее рассматривает. У него был дружок по имени Ковесс. Они вместе начали дипломатическую карьеру и шли голова в голову. Пока в прошлом году не начался Фашодский кризис и как-то ранним утром Ковесс, в гетрах и пробковом шлеме, не был найден на Пиккадилли, где вербовал добровольцев для похода на Францию. Он собирался нанять кунардовский лайнер. К моменту поимки он успел привести к присяге нескольких уличных торговцев, двух проституток и одного комедианта из мюзик-холла. Стенсил с болью в душе вспомнил, как все они в разных тональностях и темпах распевали "Вперед, войско Христово".

Он уже давно решил, что ни одной Ситуации не присуща объективная реальность: Ситуация существует лишь в умах тех, кому случается вместе оказаться в ней. А поскольку эти несколько умов, объединяясь, дают в сумме, как правило, смесь скорее разнородную, чем гомогенную, — то для любого наблюдателя Ситуация предстает в том облике, в каком глаз, приспособленный лишь к трем измерениям, увидел бы четырехмерное изображение. Следовательно, успех или провал любой дипломатической проблемы зависит непосредственно от взаимопонимания между членами решающей ее команды. Поэтому Стенсил был почти одержим идеей коллективной работы, и это вдохновило коллег на то, чтобы окрестить его Сидней-Канкан, намекая на то, что лучше всего ему работается в роли солиста перед кордебалетом.

Эта теория была стройной, и он любил ее. Единственное утешение в теперешнем хаотическом деле Стенсил находил в том, что оно поддавалось объснению с точки зрения его теории. Воспитанный парой тетушек-нонконформисток, он приобрел англо-саксонскую манеру противопоставлять северно-протестантско-интеллектуальное средиземноморско-католическо-иррациональному. Таким образом, он прибыл во Флоренцию с укоренившимся и, в основном, подсознательным предубеждением против всего итальянского, и последующее поведение его постоянных помощников из тайной полиции лишь укрепило это предубеждение. Какой же еще Ситуации можно ожидать от такой дурацкой и гетерогенной команды?

Взять хотя бы дело этого английского парнишки, Годольфина, он же Гадрульфи. Итальянцы утверждали, что за целый час допроса им не удалось выжать из него ничего об отце — морском офицере. Но первое же, о чем попросил этот парень, когда его привели в британское консульство, — это чтобы Стенсил помог ему разыскать отца. Он с полной готовностью ответил на все вопросы о Вейссу (хотя его рассказ и повторял, в основном, информацию, которой Министерство и так располагало), он совершенно добровольно поведал о назначенном в десять свидании у Шайссфогеля, в целом выказал искреннее беспокойство и удивление английского туриста, столкнувшегося с происходящим вне рамок бедекера и власти Кука. Все это не укладывалось в представление Стенсила об отце и сыне как о хитроумных архи-профессионалах. Кем бы ни были те, кто их нанял (пивная Шайссфогеля — немецкое кафе, что может оказаться существенным, особенно в Италии, вступившей в Dreibund), они не потерпели бы такой простоты. Этот спектакль был слишком крупным, слишком серьезным, чтобы роли в нем дали кому-нибудь, кроме самых выдающихся мастеров игры.