Записки о Рейчел

Глория работала помощницей продавца зоо- товаров в универмаге в Шепердз-Буш, что было очень удобно. Я проводил ее туда, а затем вернулся по улице Бэйсуотер прямо к подготовительной школе, которая находилась менее чем в километре от площади Кампден-хилл.

Миссис Норин Таубер, бакалавр искусств, еще немного позанудствовала по поводу сроков и прочей ерунды. Затем, зевнув, она предложила пройтись по школе, возможно, желая лишь показать мне, что у них тут не исправительная тюрьма и не завод по производству крема для обуви. Мы прошли по коридору, восхитились двумя идентичными комнатами и вернулись тем же путем, ступая по скрипучему паркету мимо урчащих батарей. Мы вышагивали важно, церемонно: отвлеченная беседа носила общий характер; мы пытались, в меру своих сил, сделать это место симпатичнее, чем оно было.

Перед входом в метро «Холланд-парк» выступали безногие уличные актеры. Я купил газет (а точнее, только две: «Сан» и «Миррор»), небрежно кинул десятипенсовую монетку в шляпу музыканту и встал рядом, читая заголовки и притопывая ногой в такт музыке. Я уже собирался отправиться в Ноттинг-хилл, чтобы выпить чашечку кофе в «Коста-Брава», когда из-за занавески в будке станционного фотографа появился крючконосый педик с прилизанными волосами. Он спросил, который час, и я ответил, заодно обратив его внимание на огромные часы, висящие на стене напротив. Он поблагодарил и поинтересовался, был ли я когда- нибудь в клубе «Катакомбы» в Эрлз-Корт.

— Не думаю, — сказал я, польщенный.

На солнце было довольно тепло, и я шел не спеша, листая газету, временами еще больше замедляя шаг, чтобы приколоться над шуткой или, что даже лучше, рассмотреть фотографию какой-ни- будь красотки.

Я тоже однажды был голубым.

На этом стоит, пожалуй, заострить внимание.

Ведь самое очаровательное во мне, может быть, то, что я на самом деле — хрупкий ребенок (или, по крайней мере, очень близок к этому).

Когда мне было тринадцать, я вдруг заболел бронхитом.

Вечером, после того как мне поставили диагноз, я, с трудом держась на ногах, спустился вниз и открыл энциклопедию. «Острый бронхит» — то, что мне сказал врач. Но мне больше понравился «хронический» бронхит: он проявляется как минимум раз в год. Я поинтересовался у старого Кирила Миллера, нашего терапевта, есть ли у меня какие-либо шансы развить или приобрести хронический тип. Воздав хвалу последним достижениям в области фармацевтики, он сказал, что это маловероятно. Хронический бронхит был зарезервирован для заядлых курильщиков с легкими, напоминающими пару замшевых туфель.

И все же, если вы хотите пару недель поваляться в постели (как я, дважды в год) и если у вас ленивые и легковерные родители, то просто поразительно, чего можно достигнуть при помощи нескольких пачек французских сигарет.

Кроме того, была еще масса других вещей, позволяющих мне держаться. Возьмите, хотя бы, мой рот — это настоящая жуть. Молочные зубы не выпадали, а попросту вежливо подвигались, уступая дорогу новому поколению. В возрасте десяти лет в моей голове, наверное, было больше зубов, чем в среднестатистической приемной дантиста. Скоро, как мне казалось, они полезут у меня из носа. Затем последовали месяцы активного хирургического вмешательства: в ход пошли металлические планки, муфты, скрепки, шурупы… называйте как хотите. На протяжении двух лет мой рот был похож на детский конструктор.

Тем, чем положено болеть лишь однажды, я болел по два раза. Мои кости имели консистенцию свежего марципана. У меня развилась сезонная астма.

Я и не скрывал, что мне это нравится. Сонные дни с опиумной микстурой от кашля, снотворное на ночь, пригоршня ворованного валиума, упаковка аспирина перед завтраком. Я прочел в доме все, что можно было прочесть, и большую часть из того, что прочесть невозможно. Я написал две эпические поэмы: рыцарский роман в двадцати четырех песнях «Встреча» (© 1968) и астматичную, в шесть тысяч строк, поэму «Один лишь Змей улыбается» (© 1970), отдельные части которых вновь появляются в ранее упомянутом цикле сонетов «Монологи юноши». У меня были стихи, посвященные всем, кого я когда-либо знал. Я записывал все, что видел, чувствовал, думал. Времени было вдоволь.

Теперь что касается моего голубого периода.

Я немного лукавил (в целях драматизации), намекая тогда в школьной кафешке моему другу Питеру, что ненавижу всю свою семью. На самом деле, к женщинам я довольно-таки равнодушен. Наклонности обнаружились во мне под конец зимы, которую я целиком провалялся в постели. Сколько мне было? Четырнадцать.