Лунный парк

– Вчера вечером я обнаружил на поле нечто странное.

Мы переступили через низкий бетонный бордюр и теперь стояли на том месте, где до этого было надгробие и кто-то выкопал яму (если следовать наиболее радужному сценарию). Я указал на широкий, влажный черный след, на котором я поскользнулся, тянущийся от бывшего надгробия к нашему двору и резко обрывающийся на бордюре. Садовник положил насос на землю, снял кепку и вытер пот со лба. Черный след поблескивал на утреннем солнце; местами уже виднелась белесая корка, но до конца пятно еще не высохло.

– Что это? – спросил садовник, и на лице его нарисовалось выражение, которое чаще всего используют при виде мертвых животных.

– Вот и я хотел бы знать.

– Похоже на, хм, грязь.

– Это не грязь, это слизь.

– Что?

– Слизь. Это слизь. – Я заметил, что произнес это слово уже трижды.

Садовник состроил несколько озабоченных мин, опустился на колени и неуверенно пробурчал несколько предположений, суть которых я не расслышал. Я обернулся и увидел, как работник из конторы по обслуживанию бассейнов засовывает ворону в белый пластиковый мешок. Теплый ветер рябил поверхность бассейна, высокие белые облака бежали по небу и, скрывая солнце, затеняли то место, где мы стояли. «Это поле – сплошное кладбище, – вдруг сказал я себе. – Земля под нами напичкана трупами, и один из них бежал. Отсюда и след. Не удивительно, что он тянется к нашему дому». Где-то по соседству играли дети, и их голоса, их крики удивления и досады, их жизненность на минуту успокоили меня, а ксанакс усилил кровообращение настолько, что я мог вдыхать и выдыхать без боли в груди.

– Я здесь поскользнулся вчера вечером, – наконец сказал я и добавил, не успев остановиться: – Откуда эта слизь?

– Откуда? – переспросил садовник. – Просто какая-то слизь. – Он помолчал. – Я бы сказал, что это след от улитки, или слизняка, или от целого полчища, ведь, черт подери… слишком он здоровый для… слизняка. – Он снова помолчал. – К тому же с улитками у нас тут проблем никогда не было.

Я стоял, вперившись в присевшего на корточки садовника.

– Для слизняка, значит, слишком здоровый? – выдохнул я. – Что ж, прелестно, вывод очень обнадеживающий.

Садовник встал, не отрывая изумленно расширенных глаз от следа.

– Да. И пахнет он как-то странно…

– Может, просто уберете его, – оборвал я.

– Странно все это… – пробурчал он; «не страннее тебя», было написано у него на лице. – Может, это ваш непослушный пес натворил, – неловко пожал он плечами, желая перевести все в шутку.

– Я бы не исключал такую возможность, – отозвался я. – Он на многое способен. Такой уж у него характер.

Мы оба обернулись и посмотрели на Виктора, который невинно полеживал на террасе, ни сном ни духом. Он медленно поднял голову и, взглянув на нас, зевнул. Он уже собирался было зевнуть еще раз, но вместо этого вытянул голову, положил ее на лапы и вывалил язык.

– У него м-м… меняется темперамент, – сказал я.

– Да, непростой пес… похоже, – промямлил садовник.

Я промолчал.

– Я тогда промою здесь из шланга и… будем надеяться, больше такого не повторится. (Еще как повторится, услышал я шепот из леса.)

Такой вот получился разговор. Продолжать не имело смысла, так что я оставил садовника. Пересекая двор, я расслышал голоса со стороны дома, выходившей на Алленов, и отправился туда.

Завернув за угол, я увидел Джейн и нашего подрядчика Омара (не так давно прошли длительные дискуссии насчет остекления крыши над фойе), стоявших в одинаковых позах: руки в боки, головы запрокинуты, чтобы лучше разглядеть второй этаж. Заметив меня, Джейн даже улыбнулась, что я воспринял как приглашение присоединиться к ним, и улыбнулся в ответ. Я подошел и тоже уставился вверх. Вокруг огромного окна нашей спальни и над застекленной створчатой дверью медиа-комнаты, располагавшейся как раз под ней, лилейно-белая краска облупилась и висела лоскутами, обнажая розовую штукатурку. В руках Омар сжимал «старбаксовскую» картонку кофе со льдом, на лбу выступил пот, он был в полной растерянности. На первый взгляд с дома просто-напросто сходила краска, будто кто-то оставил на стене кривую царапину, неловко повернувшись второпях (может, это как раз то, что посреди ночи слышал Робби?), но чем дольше я смотрел на завитки краски, тем более осмысленными они мне казались, словно были вырезаны по определенному образу и содержали в себе некое зашифрованное сообщение.