Ревущие сороковые

Ула закурил трубку и рассказал одну из своих устрашающих баек:

— Как-то, после штормовой трепки, звероловы с «Эстадоса» под утро заскочили в бухту. Они так измотались, что забыли про еду, бросили якорь и повалились спать. Вахтенным оставили Билла Каракаса. Тот тоже был не железным человеком. Стоять-то стоял, но в то же время как бы сон видел: Биллу мерещилось, будто у кормы всплыло отражение луны и на судно сразу же выползли толстые змеи. Змеи, обшарив палубу, полезли в каюты, кубрики и принялись вытаскивать разоспавшихся зверобоев. Билл хотел засвистеть в дудку, чтобы разбудить товарищей, но ничего не получилось. Видно, со страху губы у него онемели и глотка пересохла. Смотрит Билл — одна из змей устремилась на мостик. Головы у нее нет, по всей длине лишь присоски да крючки. И вахтенный сразу понял, кто на судне разбойничает. Мгновенно сон отлетел. Схватив топор, Билл перерубил щупальце, вцепившееся в него. Но на месте обрубленного появилось другое. Вахтенный едва увернулся от него и, не раздумывая, вскарабкался на фок-мачту. Добравшись до бочки, он присел в ней на корточки и сжался, чтобы укрыться от глаз кальмара. Просидел он в «вороньем гнезде» до рассвета и только при солнце решился спуститься вниз. И тут чуть не свихнулся. Оглядел каюты и кубрики, а в них ни одной живой души не осталось. Даже промысловый трюм был опустошен. Вот какие обжоры эти кальмары!

* * *

Мы уже пересекли тропик Козерога, когда. Ула Ростад потребовал собрать у промыслового трюма всех желающих начать практические занятия.

Добровольцев не оказалось. Старпому пришлось послать тех, кто был свободен от вахты. К промысловому трюму пришли боцман Дем-чук, рулевой Аркадий Трефолев, марсовый Василий Семячкин и Тоша Самалход. Взглянув на учеников, Ростад ухмыльнулся. Он понял, что постоянного состава не существует. Это его устраивало.

— Спиннинг, конечно, вам знаком? — спросил норвежец. — На китобойце мы имеем нечто похожее на спиннинг. Наша фок-мачта будет удилищем, мощная лебедка — катушкой, а сто-двадцатимиллиметровый манильский канат — леской. Поводок придется сделать из другого материала, и потоньше, но такой же крепости. Только крючок мы будем забрасывать не руками, а выстрелом из пушки. Вы, надеюсь, меня поняли?

— Ясно. А вот чем наживлять? — поинтересовался Тоша.

— Наживлять, если так можно выразиться, лучше всего гранатой. Она взорвется внутри кита и поможет стальным лапам выйти из пазов. Лапы зацепят добычу… вот она и на крючке, или, как мы говорим, на лине. Но наша рыбка норовистая. Вываживать ее трудно. Иной блювал дергает с такой силой, на какую способен только полуторатысячный табун коней. Манильский трос рвется, как нитка. Чтобы этого не произошло, промысловый трюм начинен пружинами…

Ула Ростад показал на ряды толстых стальных пружин, расположенных в трюме по горизонтали и вертикали, и продолжал объяснять:

— Линь, на котором мечется кит, проходит через блоки, а они, как видите, связаны с пружинами. Девушка любит ласку, а сталь — смазку. В промысловом трюме ученики трудятся года два. Они учатся разбирать и смазывать пружины, сращивать и укладывать линь в тросовый ящик, изготовлять чекели, оклепывать цепи.

— Я могу обучить этому за две недели, — сказал боцман. — Зачем тратить два года?

Норвежец посмотрел на него с сожалением, как на неисправимого хвастуна, покачал головой и заметил:

— Быстро готовят только болтунов. В ваши годы не в ученики надо идти, а о боге думать.

— А как же ваш бог? — вмешался в разговор рулевой. — Он ведь не тянул. Сами говорили: за шесть дней небо, землю и всю живность сотворил. Правда, будь я в приемочной, комиссии, такую работу забраковал бы. Чистая халтура. Воды больше, чем суши. Куда это годится? Но за темпы… Мы просим, чтобы вы взяли с него пример и поступили бы с нами по-божески: учили не десять лет, а десять недель. А там мы пристреляемся. Я мины с одного выстрела подрывал, не подведу…

— Вам тоже незачем учиться, — оборвал его старик. — Из насмешника богохула гарпунера не получится. И вообще, кто из вас рассчитывает научиться бить китов быстро — может не ходить ко мне.

Ученики переглянулись меж собой, словно спрашивая: «Ну как — обидимся или нет?» И, видимо, решив обидеться, с официальной сухостью козырнули норвежцу и молча разошлись по своим каютам и кубрикам.

У промыслового трюма остался только Тоша Самалход, которому хотелось переквалифицироваться из камбузника в главные охотники.