Пандора

Но мне нужно было обзаводиться хозяйством Найти верных рабов.

В Риме я, конечно, никогда не ходила на рынок рабов. Мне ни в коем случае не пришлось бы этим заниматься. К тому же, в наших владениях в Тоскане и Риме было столько семей рабов, что мы не испытывали нужды в покупке новых. Напротив, мой отец имел обыкновение собирать у себя дряхлых и мудрых рабов, принадлежавших прежде его друзьям, и мы часто подшучивали над ним, говоря, что он создал в саду Академию для рабов, которые только и делают, что спорят об истории.

Но мне сейчас приходилось изображать из себя опытную и проницательную женщину. Я обследовала каждого качественного домашнего раба, выставленного на продажу, и быстро остановилась на паре сестер, очень молоденьких, буквально трясущихся от страха, что в полдень их продадут с аукциона и они попадут в бордель. Я послала за табуретами, и мы сели, чтобы поговорить.

Они родились рабынями и попали сюда из небольшого хозяйства в Тире. Обе хорошо знали греческий и латынь, говорили по-арамейски. Они выглядели так мило, что походили на ангелов.

Девушки умели делать буквально все и продемонстрировали познания во всех областях, какие мне требовались. Они умели одевать, делать прическу, накладывать на лицо краску; приводили в пример рецепты восточных блюд, о которых я и не слыхивала; называли разные помады и румяна.

Одна из них, покраснев от страха, обратилась ко мне:

«Госпожа, я могу накрасить вам лицо очень быстро, очень хорошо!»

Я поняла – она намекала на то, что мои неумелые старания не увенчались успехом. Еще я поняла, что воспитанные в небольшом хозяйстве девушки обладали намного более разносторонними навыками, чем рабы у нас дома.

В ответ на их мольбы я купила обеих. Потребовав для них чистые туники скромной длины, я получила одеяния из синего льна, хотя и не очень красивые. После этого я нашла бродячего торговца, продающего паллы, и купила сестрам по голубой накидке. Они были несказанно счастливы! Они вели себя скромно и захотели прикрыть головы.

В их преданности мне сомневаться не придется – они готовы были за меня умереть.

Мне не приходило в голову, что они умирают от голода, пока, занятая поисками других рабов, я не услышала, как гнусный работорговец напоминает дерзкому образованному греку, что тот не получит пиши, пока его не продадут.

«Какой кошмар! – воскликнула я. – Девочки, вы, наверное, голодны? Идите на Форум, там готовят пищу. Смотрите вдоль улицы. Видите, расставлены столы и скамейки».

«Одни?» – в ужасе спросили они.

«Послушайте, девочки. У меня нет времени кормить вас с ладони, как птичек. Не смотрите мужчинам в лицо; ешьте и пейте что захотите. – Я дала им столько денег, что они были шокированы. – И не уходите, пока я за вами не приду. Если к вам подойдет мужчина, притворитесь, что испугались, наклоните головы и как можно яснее дайте ему понять, что не говорите на его языке. Если дела пойдут плохо, идите в храм Изиды».

Они вместе побежали по узкой улочке пировать, и их развевающиеся на ветру накидки были такого красивого голубого цвета, что я вижу его даже сейчас – цвет неба, рассекающий плотную потную толпу за скопищем навесов. Миа и Лиа. Запомнить несложно, но отличить одну от другой я бы не смогла.

Неожиданно мое внимание привлек иронический смех. Смеялся греческий раб, чей господин только что грозился заморить его голодом.

«Отлично, не давайте мне есть, – говорил он господину. – И что у вас останется на продажу? Больной и умирающий человек вместо выдающегося, великого ученого».

Выдающийся и великий ученый?!

Я обернулась и взглянула на него. Он сидел на табурете и не поднялся, увидев меня. На нем была одна грязная набедренная повязка – сущая глупость со стороны торговца, но благодаря такому пренебрежению становилось ясно, что раб этот, с изящным лицом, мягкими коричневыми волосами, удлиненными миндалевидными зелеными глазами и саркастическим изгибом прекрасно очерченных губ, на самом деле очень красив. Лет, наверное, тридцати – может быть, чуть меньше. Как и большинство греков, он был крепкого сложения, с развитой мускулатурой.

Грязные коричневые волосы испачкались и были обрезаны, а на шее на веревке висела такая жалкая дощечка, какой мне еще не доводилось видеть, испещренная криво написанными мелкими латинскими буквами.

Поправив накидку, я подошла ближе к его великолепной обнаженной груди, несколько позабавленная его наглым взглядом, и попробовала прочесть написанное.