Ему опять пришлось прервать свою речь: подали заказанную нами дуврскую камбалу, разложили по тарелкам.
— Ну лишь бы ты не стремился распространить своё «право владения» на всю её оставшуюся жизнь.
— Ты ведь сам сказал — мы с тобой вроде бы в одной лодке. Попробуй хотя бы поверить, что я пусть и в меньшей степени, но способен испытывать те же чувства, что и ты. — В голосе его зазвучали более резкие ноты.
— Ладно, Барни.
— Да дело даже не в этом. Только бы до тебя дошло, что я считаю — она потрясающая девочка, она дала мне такое счастье! Меньше всего я хотел бы причинить ей боль. Пойми ты: я не приставал к ней. Это произошло неожиданно, как гром с ясного неба. Это — обоюдное.
Против собственной воли я почувствовал: то, что он пытается сказать, — правда, хотя бы в том, что касается неожиданности происшедшего. Возможно, в глубине его существа, под маской закалённого циника, всегда крылась какая-то аномалия, нечто атавистическое… Я понимал, что прочность его брака, должно быть, объясняется чем-то более глубоким, чем «сделка» и «договор», как бы пренебрежительно он ни говорил об этом. И здесь между нами тоже можно было провести параллель: он вырос в религиозной методистской семье, я — в англиканской. Мы оба восстали против нашего воспитания, оба хранили в глубине души неизбывное чувство вины, от которого не могли избавить ни доводы логики, ни здравый смысл; теперь я испытывал неловкость, словно оказался в одной камере — и по обвинению в одном и том же преступлении — с человеком, который во всех других отношениях для меня совершенно неприемлем. Я взялся за нож и вилку.
— Может, на этом и покончим?
— А что, Каро предложила какой-то другой выход?
— Нет. — Я принялся расчленять камбалу.
— Спасибо, что согласился прийти. Представляю, как тебе этого не хотелось.
— Противно выступать в роли викторианского папаши. В нашей с тобой ситуации это абсурдно вдвойне.
— А всё милые Эвмениды211 отечественного производства.
— Что ж, можно и так сказать.
Он всё курил, потягивал из бокала вино, равнодушно ковырял вилкой еду в своей тарелке, но пристально следил, как опустошается моя.
— Она просто в ужасе, что заставляет тебя страдать, ты это знаешь?
— Ничего, выдержу, лишь бы ей было хорошо. Иначе к этому относиться я просто права не имею. Пытался ей это объяснить.
Тут я почувствовал, что он хотел бы продолжить разговор, а тогда пришлось бы говорить о том, как Каро относится к Нэлл, ко мне самому… Возможно, он догадался, что я этого не допущу.
— Ну, как камбала?
— Замечательно вкусно.
— Они тут стараются. О многих других местах этого сегодня не скажешь.
Он взялся за еду, и мы принялись обсуждать американские рестораны, оставив Каро за скобками: матч должным образом свёлся к ничьей. Я был подавлен, втайне сердит на самого себя — не смог как следует обозлиться, слишком твёрдо держался решения не дать ему возможности атаковать, обсуждать мои отцовские качества. Кроме того, я вдруг увидел себя на месте отца Дженни: Дженни была поздним и самым младшим ребёнком в семье; обоим её родителям — отец работал врачом в Чешире — было теперь за шестьдесят. Правда, мы с ней никогда на эту тему всерьёз не говорили. Родители знали о наших отношениях; Дженни уверяла, что они достаточно широко мыслят, хотят, чтобы она сама строила свою жизнь…
Кто-то задержался у нашего столика, направляясь к выходу из зала: ещё одно лицо с телеэкрана, хотя хозяин этого лица был более известен как фельетонист. Утром я как раз прочёл одно из его творений, полное сарказма; язвительность была его фирменным знаком, но и причиной провала. Слишком долго и слишком часто он разыгрывал клоунаду, чтобы теперь его saeva indignatio212 можно было принимать всерьёз. Я был ему представлен, последовал небольшой обмен колкостями между ним и Барни — иным, гораздо более реальным Барни-профессионалом: всегда настороже, всегда в боевой форме, с опущенным забралом. Было ясно, что он собирается интервьюировать фельетониста в одной из своих ближайших телепрограмм: фехтовали они в основном на эту тему. Когда тот ушёл, Барни спросил, что я о нём думаю. Я ответил, что вроде бы он уже израсходовал свой ресурс: потенциальный Юний213, распродавший свой дар по мелочам.
— Хочу как следует потрясти его на эту тему.
— Не предупредив заранее?
— Он знает, что достаточно хорош, чтобы ожидать вопроса, почему он не стремится быть ещё лучше, — сухо отозвался Барни. Потом пожал плечами: — Впрочем, откуда взяться Юнию в культуре, отвыкшей читать?
211
Эвмениды — в греческой мифологии добрые силы земли, посылающие плодородие; их, однако, часто путают с Эриниями (Фуриями) — духами возмездия, осуществляющими наказание преступников.
212
Saeva indignatio — лютое возмущение (лат.).
213
Юний — псевдоним неизвестного автора серии писем, публиковавшихся в английском журнале «Public Advertiser» с 1769 по 1772 г. Письма с яростным сарказмом обличали высшую знать и самого короля Георга III, выражая взгляды партии вигов. Личные нападки на конкретных представителей знати звучали довольно дёшево, но политический анализ ситуации свидетельствовал о проницательности и широкой эрудиции автора.