22  

Конечно, без тщеславия здесь не обошлось. Дарила им привилегию — спать с Дженни Макнил — в обмен на привилегию презирать их за то, что они-то не добились успеха; именно это Тимоти и сказал мне однажды. И страшно меня возмутил, ведь я была совершенно уверена в собственной демократичности: разве то, что я с ним живу, этого не доказывает?.. И ведь я прекрасно вижу, чего стоит вся эта шумиха; может, я и восходящая звезда, но мои ноги прочно стоят на земле. Ну, конечно, был ещё и страх: боялась, как маленькая девчонка, что в одно прекрасное утро всё это лопнет словно мыльный пузырь, так что лучше уж не очень рисковать. Но это, другое, тоже очень важно. Я чувствовала себя спокойнее, если было в моих возлюбленных что-то такое, за что я могла их презирать. Не могу сказать, что тут имелся политический оттенок, и оправдать себя тем, что разделяю идеи «Движения за освобождение женщин». Корни гораздо глубже, произрастают из отвратительно мелочной эгоцентрической боязни лишнего беспокойства, необходимости принять чей-то вызов, соревноваться. Низводила до равноправия.

Я часто думала над этим после приезда в Калифорнию. Может, Дэну будет неприятно, но это сыграло свою роль. Он не был слишком знаменит и не так уж сильно нравился мне как писатель. Просто достаточно знаменит и уважаем, и, следовательно, я всё-таки могла слегка его презирать, в то же время сознавая, что он весьма далёк от того, чтобы вовсе ничего не значить. Вполне возможно, он уже начинал терять высоту, в то время как я только начинала её набирать, но в тот момент его успех, опытность, всеобщее уважение в профессиональных кругах да и всё остальное весьма значительно перетягивали чашу весов на его сторону. Если у меня и были преимущества, так только физические.

Всё это звучит слишком расчётливо. Я всё время меняла своё решение на его счёт. (Или — насчёт этого.) Весь тот день. Работала, а думала об этом. Но, если честно, были ещё и другие, более простые вещи. Хотелось узнать его получше; думалось и о том, что вот, мол, натяну Хмырю нос; была возбуждена — физически и эмоционально. Думаю, Дэн для меня и был чем-то вроде вызова. Помню, принимая душ перед его приходом, внимательно разглядывала себя — нагую — в зеркале. Странное было чувство. Что я — не знаю. Раньше я всегда знала.

Потом, уже гораздо позже, в тот же вечер — после одиннадцати, мне так хотелось, чтобы он сделал первый шаг. Он выкачивал из меня информацию о моём прошлом гораздо успешнее, чем это делала я в тот наш с ним «русский» вечер. Думаю, «Кошки»37 правы: человеку нужно регулярно исповедоваться. Это как менструация. Он к тому же вытянул из меня всё, что я на самом деле думаю о фильме, о Билле, о Хмыре (мы оба в тот вечер решили так Стива и называть). Ну, словом, всё. И про то, что я никогда толком не знаю, чего Билл действительно от меня хочет, или какие идиотские импровизации X. предпримет в следующей сцене, и почему Билл вечно ему это спускает. Дэн был ужасно мил: говорил о «потоках»38, которые мне не разрешалось просматривать, о том, что всё у меня прекрасно получается. Даже этот вечный пессимист Голд доволен. Но больше всего меня вдохновило то, что — как я поняла — я и перед самим Дэном экзамен выдержала.

Наконец беседа стала иссякать; вроде бы я намекала, что ему пора уйти, но так получалось просто потому, что я не знала, как дать ему понять, что этого делать не надо.

И настала фантастическая тишина. Казалось, она тянется уже целую вечность. Он лежал на диване, положив ноги на валик и уставившись в потолок. Я сидела спиной к стене на коврике рядом с местом, где горели поленья — «камин» слишком старое и милое сердцу слово, чтобы это можно было так назвать, — и разглядывала пальцы собственных босых ног. На мне была длинная юбка, простая блузка и никакого бюстгальтера. Никакого грима. А он пришёл в блейзере, с фуляровым шейным платком — такой старательно неофициальный, как принарядившийся анджелино39. Но блейзер он снял. Голубая рубашка в цветочек.

Он говорит:

— Если бы это был сценарий, я заставил бы мужчину встать и уйти. Или женщину встать и подойти к нему. Мы зря тратим плёнку.

Повернул голову, не поднимаясь с дивана, и посмотрел на меня.

Мне не понравилось, как он это сказал — этаким фатоватым тоном. Смотрел на меня без улыбки. И я ему не улыбнулась. Потом снова уставилась на собственные ноги. Он поднялся, взял со стула свой блейзер и ушёл. Вот так, просто взял и ушёл. Не говоря ни слова. Ни тебе «спокойной ночи», ни даже «спасибо за обед». Дверь закрылась, а я так и осталась там сидеть. Извращение какое-то: он мог бы получше себя вести, и ведь я не хотела, чтобы он уходил.

  22  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×