Дэниел Мартин

— Ты спишь с Нэлл, Дэн?

Напряжённое лицо, потупленный взгляд.

— Ну, дорогая… — Он даже присвистнул, сделав вид, что вопрос его удивил и позабавил; на самом деле он был просто шокирован. Не улыбнувшись, она поставила чайник на каминную плиту, поближе к огню. Дэн, мне думается, обладал одним несомненным достоинством: он необычайно быстро улавливал настроение собеседника по интонациям, по тому, как используются слова, по мельчайшим изменениям линий рта и глаз; но это касалось только настроения, намерений угадать он не мог. Он смущённо пробормотал: — Разве Нэлл не…

— Сёстры не обязательно обсуждают друг с другом такие вещи. — Она положила по ложечке сухого молока в каждую чашку. — Ты хотел сказать — «да»?

— А разве не у всех так?

Надо сказать, что так было далеко не у всех, в те-то времена; а те сравнительно немногие, у кого было так, старались держать это в секрете. Но Дэн не относился к тем молодым людям, кто стал бы сейчас хранить под спудом свои обретённые тяжкими усилиями, а вовсе не данные от природы познания. Надо было сохранить хотя бы видимость откровенности.

— У нас с Энтони — не так.

Он не мог понять, зачем ей понадобилось сообщать ему об этом. Зная взгляды Энтони, он и не предполагал, что у них это могло быть так: и Нэлл, и он сам совершенно определённо решили, что этого не может быть.

— Католикам запрещается?

Джейн протянула ему чашку с чаем; хлопья нерастворившегося молочного порошка плавали поверху.

— Да.

— Для него это очень важно?

— Да.

— Хоть он сам и подсмеивается над собой… Эпиграммы сочиняет.

Она чуть заметно улыбнулась; но, кажется, уже второй раз в её словах слышался упрёк в адрес Энтони. Где-то в дальней глубине — подвижка земных слоёв, первый, чуть заметный надлом в геометрических построениях. Она отпила из чашки.

— Я не девственница, Дэн. В моей жизни уже был другой… ещё на первом курсе. До того, как я встретила Энтони.

Это признание сломало что-то нетронутое в их отношениях.

— А он — знает?

Она состроила гримаску:

— Может, из-за этого я тебе и говорю. Что-то вроде репетиции.

— О Боже!

— Так глупо. Если б только я решилась сказать ему в самом начале. А потом оказалось слишком поздно. Сплошной тупик. И дело не в том, что было. А в том, что раньше об этом не сказала.

Он предложил ей сигарету, зажёг жгут из бумаги и протянул ей, потом закурил сам.

— А сам спросить он не догадался?

— При всём своём уме он удивительно доверчив в самых неожиданных вопросах. Он делает о людях такие заключения, каких никогда не сделал бы, если бы речь шла о теории логики или о силлогизмах. — Она затянулась сигаретой. — Во всяком случае, раньше мне всегда так казалось.

— А теперь?

— А теперь я думаю, может, он чего-то боится? И сама начинаю чего-то бояться каждый раз, как пытаюсь набраться смелости ему сказать.

— Но ведь когда-нибудь придётся.

— Не могу — перед самыми выпускными экзаменами… Он это обязательно расценит как…

— Как что?

Замечательные у неё были глаза, поистине — зеркало души. Иногда она казалась совсем юной; вот и сейчас, пристально глядя в огонь, она казалась гораздо моложе Нэлл.

— Это его иезуитское воспитание. Моё сообщение будет настолько не ко времени, что он решит — я пытаюсь сообщить ему что-то совсем другое. Будет стараться понять — что именно.

— Ты уверена, что он не воспринимает союз с тобой как ещё один гибельный шаг во тьму?

Она улыбнулась:

— Ну раз уж ты заговорил об этом… Думаю, я для него — воплощение этой самой тьмы.

— Он очень тебя уговаривает… ну, принять эту его веру?

— Ты же знаешь, какой он. — Она пожала плечами. — Он не устанавливает никаких правил. Не ставит условий. У него все разговоры — сплошь Габриель Марсель⁵² и личный выбор. Просто из кожи лезет вон, чтобы ничего не решать за меня. — Она плотнее оперлась на локоть, отодвинув ноги подальше от жаркого камина, но продолжала пристально глядеть в огонь. — На этой неделе до меня вдруг дошло, о чём на самом деле толкует Рабле. Насколько он и вправду современнее, чем вся эта шушера из Сен-Жермен-де-Пре. Насколько больше он экзистенциалист, чем все они, вместе взятые. Вот о чём я пыталась сказать там, на реке. Подумать только, ведь вся Англия охвачена стремлением к самоотречению! Прямо наваждение какое-то. А мы тут отгородились от всего в собственном крохотном мирке. Я чувствую, что примерно то же можно сказать и об Энтони с его верой. Он вечно занят мыслями о прошлом и заботами о будущем. Где уж тут наслаждаться настоящим. А Рабле — он словно потрясающе сладкая, нескончаемая ягода — вроде малины — на фоне всего этого. У него есть такие места… начинаешь думать, что он — единственное нормальное существо из всех людей, когда-либо живших на свете. — Она разглядывала кончик своей сигареты. — Попробовала объяснить всё это Энтони. Пару вечеров назад.

---

52 Габриель Оноре Марсель (1889–1973) — французский философ и драматург, основоположник католического экзистенциализма (христианского сократизма). Считал невозможным рациональное обоснование религии. В центре его творчества — проблема бытия, преломлённая через индивидуальный опыт человека, обретение Бога через понятие «другого». Любовь, согласно Марселю, есть прорыв к другому, будь то личность человеческая или Бог; поскольку такой прорыв с помощью рассудка понять нельзя, Марсель относит его к сфере «таинства».