Умм, или Исида среди Неспасенных

Она кивнула:

– Чего уж тут не понять.

– Ты столько для меня сделала, – выговорила я. – Мне невыносимо думать…

– Забудь. Точно не хочешь, чтобы я осталась с тобой?

– В этом нет необходимости, храбрилась я. – Тебе пора лететь в Прагу. Погуляешь по городу, увидишь красный бриллиант.

– Да черт с ним, с этим бриллиантом. А Прага никуда не денется.

– Нет, честное слово, так будет лучше. Я себе не прощу, если на тебя тоже свалится куча неприятностей. – Мой вялый смешок демонстрировал показной оптимизм. – Все образуется. Если люди постоянно живут друг у друга на головах, то из-за любого недоразумения поднимается буря в стакане воды. Да что там в стакане – в наперстке. – Я изобразила беззаботную усмешку.

Иоланду это не обмануло.

– Будь осторожна, Айсис – Она положила руку мне на плечо и посмотрела исподлобья: такая манера была ей до странности несвойственна. – Здешняя жизнь – не сахар. Ты, милая моя, всегда видела глянцевый фасад и только теперь почуяла грязишку. Без мерзостей тут не обходится. – Она потрепала меня по плечу. – Берегись Сальвадора. Старуха Жобелия как-то сказала… – Иоланда замялась. – Уж не помню, к чему был тот разговор, только дело здесь нечисто. Ей кое-что известно, о чем твой дед помалкивает.

– Они… они состояли в браке, – забормотала я. – У них был брак втроем. Представляю, сколько накопилось семейных тайн.

– Хм… – Иоланда задумалась. – Мне всегда было странно, почему она сбежала, почему вдруг исчезла сразу после пожара; подозрительно, в самом деле. Ты уверена, что она жива?

– Не сомневаюсь. По-моему, Калли и Астар поддерживают с ней связь. Вряд ли они… обманывают.

– Поживем – увидим. Но что-то здесь нечисто. Пообещай, что не будешь лезть на рожон.

– Обещаю. За меня не волнуйся. Приезжай через недельку-другую. Возвращайся к началу Праздника – к тому времени все утрясется. Я об этом позабочусь. Вот увидишь.

– Тебе нужно многое обдумать, Айсис, – не забывай, о чем мы с тобой говорили.

– Не забуду. – Я обняла ее на прощание. – А ты не теряй веру.

– Вера – это по твоей части, солнышко, но помни: я взяла с тебя слово.

***

При пожаре, вспыхнувшем ноябрьской ночью тысяча девятьсот семьдесят девятого года, сгорела половина особняка; в огне погибли мои родители (Элис и Кристофер) и бабушка Аасни; я бы тоже распрощалась с жизнью, если бы отец не выбросил меня из окна в садовый пруд. Кристофер мог бы спастись, но вернулся за мамой; обнявшись, они задохнулись от дыма в нашей с Алланом комнате. Аллан успел выбежать сам.

Бабушка Аасни погибла в кухне – видимо, пала жертвой собственных кулинарных экспериментов.

Пожарная машина, вызванная из Стерлинга, не смогла преодолеть дырявый, уже тогда полуразрушенный мост за домом Вудбинов; Община потушила огонь практически своими силами, используя портативный насос, который перетащили через мост пожарные. Дедушка всегда говорил, что при таком количестве свечей и керосиновых ламп недалеко до пожара, в особенности зимой; соответственно, он с величайшей серьезностью относился к мерам противопожарной безопасности: приобрел на соседской ферме старый, но действующий ручной насос, велел повсюду расставить ведра с водой и песком, а также самолично проводил учения, распределив между всеми взрослыми членами Общины обязанности по тушению огня.

На другой день прибыли дознаватели, чтобы осмотреть пепелище и установить причину пожара. Согласно их заключению, очагом возгорания стала кухонная плита, точнее, стоявшая на ней скороварка, которая при нагревании взорвалась и залила все помещение горящим маслом. По всей видимости, Аасни потеряла сознание в момент взрыва. Обезумевшая от горя Жобелия, которая рвала на себе волосы, металась и выла, утихла ровно настолько, чтобы подтвердить: ее сестра решила опробовать новый способ консервирования, а для приготовления заливки взяла топленое масло из молока буйволицы и смесь растительных жиров.

Моя память не сохранила картину пожара. Не помню ни дыма, ни языков пламени, ни своего падения из окна в декоративный пруд с рыбками; не помню, как подхватывал меня на руки отец и как кричала мать. Не помню ни похорон, ни панихиды. Единственное, что запомнилось мне с непостижимо-статичной, фотографической точностью, – это обгоревший сруб, который долгие недели и месяцы чернел остатками закопченной каменной кладки и парой обуглившихся балок на фоне сине-холодного зимнего неба.