Сердце на ладони

Кончилось тем, что он завел машину и укатил в город. По дороге решил назло Ярошу заехать прямо к Зосе и наконец попросить ее рассказать об отце все, что ей известно.

Кирилл знал, что Ярош вчера улетел в дальний район на срочную операцию. А потому удивился, когда на безлюдной Пушкинской увидел одинокую мощную фигуру в элегантном черном плаще, который Ярош купил в Брюсселе, когда ездил на конгресс хирургов. Почему он здесь? Куда идет? Гуляет под дождем? Шикович добрую минуту ехал с ним рядом, и Ярош не обратил внимания на машину. Кирилл обогнал его, остановился, вылез на тротуар.

Ярош шел на него, точно слепой. Вот-вот собьет с ног, раздавит, как тяжелый танк. Приблизившись, посмотрел, как будто его внезапно разбудили. Произнес:

— А-а? Кирилл засмеялся.

— Ты что, с похмелья? Накачали в районе?

Ярош провел мокрой ладонью по лицу и сказал со злостью:

— Дурак!

У Кирилла дрогнуло сердце: неужто несчастье с Зосей?

— Идем в машину. Дождь.

Ярош послушно опустился на переднее сиденье. Машина под его тяжестью осела. Ярош повернул к другу мокрое лицо.

— Я давно уже, Кирилл, ничего подобного не переживал, — сказал он с доверием и глубоной печалью.

— Что случилось?

— Они скончались у меня на столе,

— Кто?

— Дети. Оба. Два мальчика. Братья. Одному девять, другому семь. Если бы мне удалось прилететь хотя бы часа на два раньше! Одного безусловно удалось бы спасти. Неповоротливые идиоты и там, в районе, и здесь, в облздраве! Два часа организовывали вылет… Я из них душу вытрясу за этих детей!

— А что с детьми?

— Мина. Вытащили из речки. И как водится, стали разбирать. Знаешь, старший, Миша, был в сознании. Все спрашивал: «Дети целы? Как Алешка?» Там были младшие, и они отгоняли их от себя, чувствуя опасность. Ему разорвало живот. Диме осколком пробило шею. Засыпая под наркозом, он сказал Миша: «Ох, попадет мне от мамы!» — Ярош закрыл ладонями глаза, покачал головой, повторил: «Ох, попадет мне от мамы!» Ужасно, Кирилл! Никогда еще я не был так бессилен перед смертью.

Шикович молчал. Что говорить? Его потрясла и сама трагедия, и то, как ее переживает человек, тысячу раз видевший смерть. Они долго сидели молча.

Дождь барабанил по кузову. Изредка мелькали с зонтиками и в плащах одинокие прохожие. Ярош повертел головой, как бы стряхивая что-то.

— Напиться, что ли? Обидно! В клинике я мог бы спасти обоих. А там, в участковой больнице, пришлось все делать дедовским способом, Ассистентка — районный хирург, молодая, неопытная, ее лихорадило. Да и у меня самого — стыдно признаться — дрожали руки. Ужасно! Может быть, двадцать лет пролежала она на дне реки, эта проклятая мина. Представляешь?

И вот новые жертвы войны. Дети! Дети! Ух~х! Поедем куда-нибудь.

— Куда?

— Куда хочешь.

— Может быть, заедем к Зосе? — осторожно предложил Шикович.

— Да, да… К Зосе, — сразу согласился Ярош.

Они снова замолчали. Возле самого дома Ярош сказал:

— Только не будем рассказывать ей об этом.

Хозяйка обрадовалась гостям. А Маша, которая теперь жила у Зоей, перепугалась. Она лучше, чем даже Шикович, знала Яроша, и ее встревожил его вид. Вообще она стала бояться его после недавнего разговора. Как-то он позвал ее в кабинет Когда она вошла, он сидел за столом и читал Блока. Она остановилась у двери, удивленная тем, что он даже не поднял глаз. Это не в его привычках. Он каждого, будь то главврач или санитарка, всегда встречал одинаково — добрым взглядом, приветливым словом.

Маша ждала, стараясь догадаться, зачем ее вызвали.

Он сказал, не отрываясь от книги:

— Они подрались из-за вас.

— Кто? — хотя она сразу же поняла кто и едва удержалась от смеха.

«Неужто в самом деле подрались? — подумала с веселым озорством. — Кто кого побил?»

— Они работают в одной бригаде. Семьи наши дружат, вместе летом живем. Зачем вам понадобилось столкнуть их лбами?

— Чтоб сделать правильный выбор, надо экспериментировать, Антон Кузьмич, — ответила она его словами и не выдержала, рассмеялась.

Тогда он поднял глаза от книги и посмотрел на нее… странно очень посмотрел, как будто на ее месте каким-то чудом оказался совсем другой человек — не та сестра, которую он знал два года, любил, ценил, уважал. С которой даже подружился до известной степени, когда появилась Зося.

— Странный эксперимент, — хмыкнул он, покачав головой. — Можно вас попросить, чтобы вы с нашими сыновьями таких экспериментов не производили?