Сердце на ладони

Шикович ошибался в одном: он считал, что всем этим делом по-настоящему занят только он. Да Ярош помогает ему. И все. На самом деле подпольем занимались многие люди, по разным линиям. Его поиски, может быть, явились только тем «катализатором», который ускорил «реакцию». Пришло время, и он понял это.

Уже наступил ноябрь и за окном летали белые мухи, когда позвонил Сербановский. Кирилл давно не виделся с капитаном и почти потерял надежду, что тот сможет чем-нибудь ему помочь. Сербановский просил завтра зайти к нему.

— А сегодня нельзя? — в нетерпении спросил Шикович.

— Нет, завтра. В одиннадцать.

Капитан за это время стал майором. Но, казалось, еще сильнее похудел: глубже запали глаза и как будто больше стали уши — оттопырились, словно он настороженно вслушивался в обманчивую тишину. Пожимая ему руку, Шикович ощутил мозоли на его ладони, вспомнил о больной жене и пожалел этого серьезного и; очевидно, упорного в любом деле человека. Однако Сербановский встретил его неожиданно бодро и оживленно, с добрым дружеским расположением.

— Что слышно, Кирилл Васильевич?

— По группе железнодорожников нашел гору новых документов, по группе Савича… — Шикович развел руками. — Помимо всего прочего, эти люди здорово умели молчать.

— Да, — согласился чекист. — Не ради славы они боролись. И не думали, что нам с вами придется не спать ночами, чтоб расследовать их деятельность.

Не прерывая беседы, майср набрал номер телефона, кратко приказал:

— Арестованного Дымаря ко мне. Шикович оживился:

— Что-нибудь новое?

— Сейчас увидите и услышите, — улыбнулся Сербановский. Встал из-за стола, подошел к окну и открыл форточку. — Как ваш друг Ярош поживает?

Шикович насторожился: не дошла ли и сюда, в этот старый особняк, сплетня о связи Антона с Зосей? Ответил шуткой:

— Режет людей без жалости.

— Мне Вагин рассказывал, здорово он выступил на сессии. Молодчина!

— Да, пришлось кое-кому поскрести в затылке.

Постучали в дверь.

— Войдите! — крикнул Сербановский. Быстро взял стоявший у стены стул, поставил к столу с другой стороны. Кивнул Шиковичу:

— Сюда, пожалуйста. Кирилл поспешно пересел.

Он ожидал увидеть громилу с бандитской мордой, а в дверях стоял старик, седой, сухопарый, с покорно-добродетельным выражением лица. За спиной его высилась крепкая фигура солдата с автоматом на груди. Конвоир начал докладывать:

— Товарищ майор…

Сербановский остановил его движением руки:

— Посидите в коридоре.

— Слушаюсь, товарищ майор! — Щелкнули каблуки, бесшумно затворилась дверь.

Старик, как бы вдруг вспомнив, сорвал с головы кепку.

— Здравствуйте, гражданин следователь.

— Здравствуйте, — ответил Сербановский, будто и вежливо, но Шикович уловил нотку брезгливости в его голосе. Майор стоял у окна, заложив руки за спину. Шикович никогда еще не видел его таким — высоким, стройным, величавым. Во всяком случае, в этот момент он ничуть не был похож на того сутулого, с усталым лицом капитана, который поначалу не понравился Шиковичу.

— Садитесь, — указал Сербановский арестованному на стул, стоявший поодаль от стола, почти посреди комнаты.

Старик тяжело вздохнул и сел. Майор прошел мимо него и, обойдя стол, сел на свое место.

«Неужели этот старикашка — серьезный преступник? — думал Шикович, разглядывая арестованного. — Такая безобидная физиономия… Тонкие кисти, пальцы, как у музыканта. Интеллигент? Нет, есть в нем что-то лакейское. Скорее официант какой-нибудь. Сумел осмотреть меня так, чтобы не встретиться взглядом. Оценил костюм».

Действительно, седой старичок прикинул по платью, кто этот второй: штатский или переодетый чекист?

— Гражданин… — Сербановский, будто бы не помня фамилии, заглянул в бумаги, — Дымарь-Соколов-Березовский… Я все забываю, какая из этих фамилий настоящая?

— Ну, Дымарь, Дымарь, Ды-ы-ма-арь, — раздраженно проскрипел старик.

Сербановский поднял голову, сказал с корректной строгостью:

— Я прошу вас спокойней.

— Да я спокоен, гражданин следователь. Я уже спокоен. — Старик вдруг сник, сгорбился, опустил руки, так что кепка коснулась пола.

— Чем вы занимались до войны, Дымарь?

— Работал закройщиком в ателье,

— Во время войны?

— Держал свою мастерскую, портновскую. Небольшую.

— А еще чем занимались?