Полная иллюминация

Распилочный диск соломомельчительного агрегата соскочил с шунтов и запрыгал по мельнице, рикошетом отскакивая от стен и несущих балок, и работники бросились врассыпную в поисках укрытия. Сидя на сваленных друг на друга мешках с мукой, Колкарь ел бутерброд с сыром, раздумывая над каким-то замечанием Брод, не осознавая воцарившегося вокруг хаоса, как вдруг диск отскочил от стальной сваи (оставленной на полу одним из работников, позднее погибшим от удара молнии) и с изумительной вертикальностью ввинтился в самую середину его черепа. Колкарь глянул вверх, выронил бутерброд (свидетели готовы поклясться, что в полете хлеб и сыр поменялись местами) и закрыл глаза.

Оставьте меня! — завопила Брод мужчинам, которые по-прежнему стояли безмолвно на пороге. — Уходите!

Но нам сказали…

Прочь! — сказала она, ударяя себя в грудь. — Прочь!

Наш хозяин сказал…

Ублюдки! — прокричала она. — Оставьте скорбящую скорбеть!

Но он не умер, — уточнил тот из мужчин, что был немного потолще.

Что?

Он не умер.

Не умер? — спросила она, отрывая голову от пола.

Нет, — сказал второй. — Он под присмотром врача, но, кажется, необратимых повреждений немного. Вы можете его увидеть, если хотите. Он ни в коей мере не выглядит отталкивающе. Ну, может, самую малость, хотя крови почти не было, не считая из ушей и из носа, и похоже, лезвие все оставило на своих местах, более не менее.

Рыдая еще пуще, чем когда впервые услышала весть о якобы фатальном происшествии с ее мужем, Брод сначала обняла обоих мужчин, а затем засветила им по носам со всей силой, на какую были способны ее худенькие пятнадцатилетние кулачки.

Колкарь, и правда, почти не пострадал. Он пришел в чувство всего через несколько минут и до приемной врача (а в отсутствие пациентов — организатора выездных банкетов) Абрама М довел себя сам, прошествовав по лабиринту грязных и узких проулков.

Как тебя зовут? — измеряя диск штангенциркулем.

Колкарь.

Очень хорошо, — слегка касаясь подушечкой пальца острия одного из зубцов. — А жену как зовут, можешь вспомнить?

Брод, конечно. Ее зовут Брод.

Очень хорошо. Ну и что, по-твоему, с тобой случилось?

У меня пила в голове застряла.

Очень хорошо. — Осматривая диск со всех сторон, врач нашел, что он похож на летнее солнце часов около пяти вечера, застывшее над горизонтом Колкаревой головы, что навело его на мысль об ужине — его самой любимой трапезе. — Тебе больно?

Это не боль. Что-то другое. Почти как ностальгия.

Очень хорошо. Ностальгия. А теперь можешь проследить глазами за моим пальцем? Нет, не за тем, за этим… Очень хорошо. По комнате можешь пройтись?.. Очень хорошо.

И тут без всякого повода Колкарь с размаху грохнул кулаком по столу и провопил: Индюк ты надутый!

Прошу прощения? Что?

Что сейчас было?

Ты обозвал меня индюком.

Я?

Ты.

Простите. Вы не индюк. Примите мои извинения.

Наверное, ты просто…

Но ведь так и есть! — вновь выкрикнул Колкарь. — Высокомерный индюк! И жирный вдобавок, если я этого еще не говорил.

Боюсь, я не совсем понима…

Неужели я опять что-то сказал? — спросил Колкарь, лихорадочно шаря глазами по комнате.

Ты сказал, что я высокомерный индюк.

Поверьте мне… Ну и здоровенная же у тебя жопа!.. Простите, это не я… Простите меня, индюк вы жирножопистый, я…

Ты назвал мою жопу жирной?

Нет!.. Да!..

Может, это брюки? Это покрой такой под самые…

Жирная жопа!

Жирная жопа?

Жирная жопа!

Слишком много о себе понимаешь!

Нет!.. Да!..

Вон из моего кабинета!

Нет!.. Да!..

Пила или не пила! — сказал врач и в бешенстве захлопнул папку с историей болезни Колкаря, и рванул из собственного кабинета, вбивая в пол каждый из своих пудовых шагов.

Врач и по совместительству организатор выездных банкетов оказался первой жертвой внезапных приступов Колкаревой злобы — единственного симптома, вызванного диском, который останется в его черепе строго перепендикулярно к горизонту до конца его жизни.

После того как Брод разобрала спинку у изголовья кровати и произвела на свет первого из трех своих сыновей, их супружеская жизнь вернулась в привычную колею, хотя изменения в характере Колкаря были налицо. Тот, кто раньше без устали массировал Брод ее до времени состарившиеся, отекавшие к ночи ноги, кто обрабатывал ожоги на ее коже молоком, если не было лучшего средства, кто каждый вечер пересчитывал ей пальцы на ногах, потому что ей это нравилось, теперь время от времени поносил ее почем зря. Началось все с ворчания по поводу непрогретости грудинки или неотполосканности воротника на сорочке. Брод на это не реагировала, даже находила забавным.