Фактотум

«СДАЮТСЯ КОМНАТЫ». Я подошел, позвонил. В те времена надо было всегда убирать старый чемодан в сторонку — так, чтобы его не увидели те, кто откроет дверь.

— Мне нужна комната. Сколько это будет стоить?

— Шесть с половиной долларов в неделю.

— А можно мне посмотреть?

— Конечно.

Я вошел в дом и поднялся по лестнице следом за хозяйкой. Хозяйке было лет сорок пять, но ее задница колыхалась весьма аппетитно. Сколько раз я вот так поднимался по лестницам следом за разными женщинами и всегда думал: «Если бы какая-нибудь милая, добрая женщина, вот вроде этой, предложила заботиться обо мне, и кормить меня вкусной горячей едой, и стирать мне носки и трусы, я бы не отказался».

Она открыла дверь в комнату, и я заглянул внутрь.

— Мне нравится, — сказал я. — С виду очень даже прилично.

— Вы работаете?

— Я работаю на себя.

— А можно узнать, в чем заключается ваша работа?

— Я писатель.

— Вы пишете книги? И много уже написали?

— Ну, я пока еще не готов взяться за большой роман. Я пишу в основном статьи. Для разных журналов.

Получается не то чтобы очень здорово, но я совершенствую мастерство.

— Хорошо. Сейчас я отдам вам ключи и расписку, что вы заплатили за неделю вперед.

Мы спустились на первый этаж. Хозяйка шла первой, я — следом. Теперь ее задница колыхалась не так аппетитно, как это было, когда мы поднимались наверх. Я смотрел на хозяйкин затылок и представлял, как целую ее за ушком.

— Меня зовут миссис Адамс, — сказала она. — А вас?

— Генри Чинаски.

Я отдал деньги, она написала расписку. А потом я услышал какие-то звуки, доносившиеся из-за двери слева, — как будто кто-то пилил деревяшку пилой, только пронзительный скрежет перемежался натужными вздохами. Каждый вздох казался последним, но в конечном итоге за каждым болезненным хрипом следовал еще один — и еще, и еще.

— Мой муж очень болен, — сказала миссис Адамс, вручая мне расписку и ключи. Она улыбнулась. У нее были красивые глаза — светло-карие и искрящиеся. Я пошел вверх по лестнице. К себе в комнату.

Уже наверху я вспомнил, что забыл чемодан под лестницей. Я спустился и взял чемодан. Хриплые вздохи за дверью миссис Адаме стали значительно громче. Я занес чемодан к себе в комнату, бросил его на кровать, потом снова спустился и вышел на улицу, в ночь. Прошелся по городу, нашел бакалейную лавку, купил батон хлеба и банку арахисового масла. У меня был карманный нож, так что мне было чем намазать масло на хлеб. То есть я мог поесть.

Вернувшись в дом, я пару минут постоял в коридоре внизу, слушая натужное дыхание мистера Адамса. Я стоял и думал: «Вот она, Смерть». Потом поднялся к себе, открыл банку с арахисовым маслом и — под аккомпанемент приглушенных звуков смерти, доносившихся снизу, — запустил туда пальцы. Я ел масло руками. Это было волшебно. Потом я открыл пакет с хлебом. Хлеб был зеленый, заплесневелый, и от него пахло резкой перебродившей кислятиной. Как можно вообще продавать такой хлеб?! Что же это за место такое, Флорида? Я бросил хлеб на пол, разделся, выключил свет, лег в постель, накрылся одеялом и еще долго лежал в темноте и прислушивался…

Глава 54

Утром в доме было тихо, и я подумал: «Хорошо. Наверное, его увезли в больницу. Ну или в морг. Теперь, может быть, мне удастся посрать». Я оделся, спустился на первый этаж, где была ванная, и — да — у меня получилось. Потом я вернулся к себе, снова забрался в постель и поспал еще часик.

Меня разбудил стук в дверь. Я сел на кровати и крикнул: «Войдите!» — спросонья не сообразив, что происходит. Дверь открылась. Вошла совершенно роскошная женщина, одетая во все зеленое. Настоящая кинозвезда. У нее была блузка с глубоким вырезом и узкая юбка в облипку. Женщина ничего не сказала. Она просто стояла и смотрела на меня. Я сидел на кровати, в одних трусах, и прижимал к груди одеяло. Чинаски — великий любовник. «Будь я мужчиной, — подумал я, — я бы набросился на нее и изнасиловал вот прямо сейчас, я бы сделал так, чтобы у нее загорались трусики каждый раз, когда я прикасаюсь к ней, я бы заставил ее поехать за мной на край света, я бы писал ей любовные письма на светло-красной папиросной бумаге, и она бы рыдала, читая их». В отличие от тела лицо у нее было какое-то неопределенное, невыразительное. Самое обыкновенное лицо круглой формы. Ее глаза упорно пытались поймать мой взгляд. Ее волосы были растрепаны. Ей было лет тридцать пять. И она пребывала в каком-то странном возбуждении.