Stop-кадр!

– Вот это да! – изумленно сказала Мэри, направляясь к нему. – Ты просто очарователен.

Она расправила вьющиеся волосы Колина, зацепившиеся за оборки на воротнике, и погладила его тело.

– Ты похож на бога. Кажется, придется затащить тебя в постель. – Она дернула его за руку, но Колин отпрянул.

– Да и никакой это не пеньюар, – сказал он, – это женская ночная рубашка.

Он показал на букетик цветов, вышитый на груди.

Мэри отступила на шаг.

– Ты даже не представляешь, как она тебе идет!

Колин начал снимать ночную рубашку.

– Не могу же я, – сказал он из-под рубашки, – разгуливать в таком виде по дому незнакомого человека.

– К тому же с эрекцией, – сказала Мэри, возвращаясь к своей йоге. Она встала, сдвинув ноги вместе и, положив руки на бедра, наклонилась вперед, потом коснулась руками носков, а потом, нагнувшись ниже, уперлась в пах ладонями к полу.

Колин стоял и смотрел на нее, перебросив ночную рубашку через руку.

– Хорошо, что у тебя укусы прошли, – сказал он через некоторое время.

Мэри хмыкнула. Когда она выпрямилась, Колин приблизился к ней.

– Придется тебе ее надеть, – сказал он. – Пойди посмотри, что происходит.

Мэри высоко подпрыгнула и опустилась, широко расставив ноги. Потом наклонилась в сторону и обхватила левой рукой левую лодыжку. Правую руку она вытянула вверх и, скользнув по ней взглядом, посмотрела на потолок Колин бросил рубашку на пол и растянулся на кровати. Только через пятнадцать минут Мэри подобрала и надела рубашку, привела в порядок волосы перед зеркалом в ванной и, улыбнувшись Колину, вышла из комнаты.

Она медленно, осторожно шла по длинной галерее, полной сокровищ, фамильных ценностей, – по семейному музею, в котором был наскоро приспособлен для жилья лишь минимум полезной площади вокруг экспонатов, сплошь чрезмерно, тяжеловесно украшенных, не находящихся в употреблении и заботливо оберегаемых предметов из темного красного дерева, резных и полированных, с гнутыми ножками и бархатными подушками. В нише слева от Мэри стояли, как стражи, и тикали вразнобой двое высоких старинных часов. Даже сравнительно небольшие предметы – чучела птиц под куполообразным стеклом, чаши, вазы для фруктов, торшеры, изделия непонятного назначения из меди и граненого стекла – и те казались такими тяжелыми, что не поднять, накрепко прижатыми к своему месту грузом времени и давних событий. Три окна в обращенной на запад стене отбрасывали такие же оранжевые полосы, но здесь композицию нарушали потертые ковры с узорами. В центре галереи стоял большой полированный обеденный стол с подобранными в тон и расставленными вокруг стульями с высокими спинками. На краю стола стоял телефон и лежал блокнот с карандашом. На стенах висело более дюжины написанных маслом картин – в основном портреты да несколько пожелтевших пейзажей. Портреты были одинаково мрачными: темная одежда, грязно-серый фон, на котором лица изображенных людей светились, как луны. На двух пейзажах были запечатлены едва различимые, лишенные листвы деревья над темными озерами, смутные танцующие фигуры на берегу.

В конце галереи были две двери, через одну из них утром вошли Мэри с Колином; непропорционально маленькие, не обшитые панелями, выкрашенные в белый цвет, они вызывали в воображении большой особняк, разделенный на несколько квартир. Мэри остановилась перед комодом, стоявшим у стены, в промежутке между двумя окнами, – настоящим чудовищем с блестящими поверхностями, на каждом из ящиков которого имелась медная ручка в форме женской головы. Все ящики, что она попробовала выдвинуть, оказались запертыми. На комоде были аккуратно расположены вещи, предназначенные для сугубо личного пользования и тем не менее выставленные напоказ: поднос с отделанными серебром мужскими массажными и платяными щетками, украшенный росписью фарфоровый тазик для бритья, несколько опасных бритв, разложенных веером, ряд трубок на подставке из черного дерева, жокейское кнутовище, мухобойка, золотая трутница, часы на цепочке. На стене, над комодом, за этой небольшой вставкой висели гравюры на спортивные сюжеты, главным образом с изображением скачек – лошадей с вывернутыми передними и задними ногами, наездников в цилиндрах.

Лишь исходив всю галерею из конца в конец – делая крюки вокруг наиболее крупных предметов, останавливаясь, чтобы посмотреться в зеркало в золоченой раме, – Мэри осознала, что не заметила самого интересного. Стеклянные раздвижные двери в восточной стене выходили на длинный балкон. Из-за света люстр оттуда, где она стояла, было трудно разглядеть, что творится в полутьме за дверями, там лишь едва виднелись буйно цветущие растения, ползучие побеги, деревца в кадках и – Мэри затаила дыхание – маленькое бледное лицо, смотревшее на нее из глубокой тени, лицо, существовавшее, казалось, само по себе, ибо на фоне ночного неба, сквозь отражение комнаты в стекле не видно было ни одежды, ни волос. Не мигая, это безукоризненно овальное лицо продолжало пристально смотреть на Мэри. Потом оно переместилось назад и в сторону, скрывшись в полумраке. Мэри шумно выдохнула. Отражение комнаты задрожало, и стеклянная дверь открылась. В комнату немного неуклюже вошла молодая женщина с собранными в строгий пучок на затылке волосами. Она протянула руку: