Жутко громко и запредельно близко

Я сказал: «Наполним, само собой».

Тогда он задал другой очевидный вопрос.

Сначала я предложил наполнить гроб вещами из папиной жизни, типа его красными ручками, и его увеличительным стеклом ювелира, которое называется лупа, и даже его смокингом. Наверное, мне это пришло в голову из-за Блэков, которые сделали друг про друга музей. Но чем больше мы это обсуждали, тем это казалось бессмысленнее, потому что — какая тут польза? Папе это все ни к чему, потому что он мертвый, и еще жилец сказал, что все-таки будет лучше, если его вещи останутся дома.

«Можно наполнить гроб драгоценностями, как делали для знаменитых египтян, о чем я знаю». — «Но он не египтянин». — «И терпеть не мог драгоценности». — «Он не любил драгоценности?»

«Может, мне зарыть то, за что мне стыдно», — предложил я, думая в голове про старый телефон, и блок марок «Выдающиеся американские изобретатели», за который обозлился на бабушку, и инсценировку «Гамлета», и письма, полученные от незнакомых людей, и свою дурацкую самодельную визитку, и тамбурин, и недовязанный шарф. Но это тоже выглядело бессмысленным, особенно когда жилец мне напомнил, что зарыть еще не значит забыть. «Что же тогда?» — спросил я.

«Есть идея, — написал он. — Завтра покажу».

Почему я так ему доверял?

Назавтра мы встретились на углу в 23:50, и у него было два чемодана. Я не спросил, что в них, а почему-то решил дожидаться, когда он мне сам расскажет, хотя это был мой папа, а значит, и гроб был тоже мой.

Через три часа, когда я спустился в яму, размел землю и открыл крышку, жилец открыл чемоданы. Они были набиты бумагами. Я спросил, что это. Он написал: «Я потерял сына». — «Потеряли?» Он показал левую ладонь. «Как он умер?» — «Я его потерял до того, как он умер». — «Как?» — «Я ушел». — «Почему?» Он написал: «От страха». — «Какого страха?» — «От страха его потерять». — «Вам было страшно, что он умрет?» — «Мне было страшно, что ему предстоит жить». — «Почему?» Он написал «Жизнь страшнее смерти».

«А что это за бумаги?»

Он написал: «Все, что я ему не сказал. Письма».

Честно говоря, я не знаю, что тогда понял.

Я вряд ли догадался, что он мой дедушка, если только самым краешком мозга. И точно не связал письма в его чемоданах с конвертами в бабушкином комоде, хотя и следовало.

Но что-то я должен был понять, просто обязан, потому что зачем я тогда открыл левую ладонь?

Когда я вернулся домой, было 4:22. Мама сидела на кушетке около двери. Я думал, она запредельно рассердится, но она ни слова не сказала. Только поцеловала в лоб.

«Ты даже не спросишь, где я был?» Она сказала: «Я тебе доверяю». — «Неужели тебе неинтересно?» Она сказала: «Я думаю, ты сам расскажешь, если захочешь». — «Ты меня уложишь?» — «Вообще-то я здесь до утра собиралась сидеть». — «Ты на меня сердишься?» Она покачала головой, что нет. «А Рон сердится?» — «Нет». — «Ты уверена?» — «Да».

Я пошел в свою комнату.

Руки у меня были грязными, но я их не вымыл. Пусть будут грязными хотя бы до утра. Я надеялся, что чуть-чуть земли под ногтями останется надолго, а какие-нибудь микроскопические ее частицы, возможно, и навсегда.

Я выключил свет.

Я положил рюкзак на пол, разделся и лег в кровать. Я смотрел на фальшивые звезды.

Что если на крыше каждого небоскреба будет по ветряной мельнице?

Что если сделать браслет из лески для воздушного змея?

Или браслет из рыболовных снастей?

Что если бы небоскребы пускали корни?

Что если бы их надо было поливать, ставить им классическую музыку и знать, где они лучше растут — на солнце или в тени?

Что бы придумать с чайником?

Я встал с кровати и выбежал в коридор в одних трусиках.

Мама сидела на кушетке. Она не читала, не слушала музыку, а просто.

Она сказала: «Ты не спишь». Я заплакал.

Она развела руки и сказала: «Ну, что такое?»

Я подбежал к ней и сказал: «Я не хочу госпитализироваться».

Она притянула меня к себе так, чтобы лоб уткнулся в мягкость ее плеча, и стиснула. «Тебя никто не собирается госпитализировать».

Я сказал: «Я, честное слово, скоро выздоровлю».

Она сказала: «Ты и так здоров».

«Я буду радоваться и стану нормальным».

Ее пальцы обвили сзади мою шею.

Я сказал: «Я запредельно старался. Не знаю, можно ли было стараться запредельнее».

Она сказала: «Папа бы очень тобой гордился».

«Ты думаешь?»

«Я знаю».