Музыка горячей воды

Едва он залез в ванну, позвонили в дверь. Джо вытерся, надел рубашку и штаны. Пришел Макс Биллингхаус. Максу было чуть за двадцать, беззубый, рыжий. Работал уборщиком, вечно ходил в джинсах и грязной белой футболке. Он уселся на стул и закинул ногу на ногу.

– Ну, Мейер, чего происходит?

– В каком смысле?

– В смысле, писанины на хлеб хватает?

– Пока да.

– Чего-нибудь новенького?

– Ты был у меня на прошлой неделе. С тех пор – без изменений.

– А как поэтический вечер прошел?

– Нормально.

– Толпа там фуфловая.

– Как и везде.

– Конфетка есть? – спросил Макс.

– Конфетка?

– Ну, я же сладкоежка. Сладкое, знаешь, люблю.

– Нет, конфет нету.

Макс встал и ушел в кухню. Вернулся с помидором и двумя кусками хлеба. Сел.

– Господи, да у тебя ж тут совсем жрать нечего.

– Надо в магазин сходить.

– Знаешь,- сказал Макс,- если бы мне перед толпой читать пришлось, я б им вдарил – так, чтоб обиделись по-настоящему.

– Ты б запросто.

– Я только писать не могу. Наверно, буду с магнитофоном ходить. Я на работе иногда сам с собой разговариваю. А потом запишу, чего наговорил, у меня выйдет рассказ.

Макс был полуторачасовым. То есть выносить его можно было лишь полтора часа. Он никогда не слушал, только говорил сам. Через полтора часа он встал.

– Ну, мне пора.

– Ладно, Макс.

Макс ушел. Говорил он всегда об одном и том же. Как «вдарил» кому-то в автобусе. Как однажды познакомился с Чарльзом Мэнсоном*. Как мужику лучше с блядью, чем с порядочной женщиной. Весь секс – он в голове. Максу не требовались ни новая одежда, ни новая машина. Он был одиночкой. Люди ему без надобности.

* Чарльз Миллз Мэнсон (р. 1934) – руководитель коммуны культового типа («Семьи Мэнсона»), ответственной за несколько убийств в конце 1960-х гг. в штате Калифорния.

Джо зашел на кухню и отыскал банку тунца, сделал себе три сэндвича. Вытащил припрятанную пинту скотча, налил себе с водой хорошенько. Крутнул радио на классическую станцию. Вальс «Голубой Дунай». Выключил. Сэндвичи доел. Позвонили в дверь. Джо подошел и открыл. За дверью стоял Хайми. У него была непыльная работенка в каком-то муниципалитете под Лос-Анджелесом. Хайми был поэт.

– Слышь,- сказал он,- я ж тут книжку придумал, «Антология лос-анджелесских поэтов», так давай не будем, а?

– Ладно.

Хайми сел.

– Нам нужно другое название. По-моему, у меня есть. «Милость к поджигателям войны». Ты прикинь.

– Вроде ничего,- сказал Джо.

– И можно сказать: «Эта книжка посвящается Франко, Ли Харви Освальду и Адольфу Гитлеру». А я ж еврей, тут кишка нужна не тонкая. Что скажешь?

– Звучит.

Хайми встал и, как водится, изобразил типичного старорежимного толстого еврея, очень еврейского такого толстяка. Всего себя заплевал, потом сел. Хайми очень забавный. Забавней Хайми Джо никого не знал. Держался Хайми час. Через час он встал и ушел. Говорил он всегда об одном и том же. Что большинство поэтов – дрянь. Это ужас, такой ужас, что животики со смеху надорвешь. И что тут сделать?

Джо начислил себе еще скотча с водой, подошел к машинке. Напечатал две строки, потом зазвонил телефон. Даннинг из больницы. Даннинг хлестал пиво. Свою двадцатку в армии оттрубил. Отец Даннинга редактировал известный маленький журнал. Отец у Даннинга умер в июне. У жены Даннинга – запросы. Она хотела, чтобы муж стал врачом. Он стал лишь хиропрактиком. И теперь работал санитаром, чтобы накопить восемь – десять тысяч долларов на рентгеновский аппарат.

– А давай я приеду и выпью с тобой пива? – сказал Даннинг.

– Слушай, а потом нельзя? – спросил Джо.

– А че такое? Пишешь?

– Только начал.

– Лады. Тогда отваливаю.

– Спасибо, Даннинг.

Джо опять сел за машинку. Неплохо пошло. Он добрался до середины страницы и тут услышал шаги. Затем постучали. Джо открыл дверь.

Два пацана совсем. Один чернобородый, второй гладко выбрит.

Бородатый пацан сказал:

– Я вас видал на последнем вечере.

– Заходите,- сказал Джо.

Они зашли. Приволокли шесть бутылок импортного пива – зеленых бутылок.

– Принесу открывашку,- сказал Джо. Посидели, пиво пососали.

– Хороший был вечер,- сказал бородатый пацан.

– А кто на вас больше всего повлиял? – спросил безбородый.

– Джефферз. Длинные поэмы. «Тамар», «Чалый жеребец». И так далее.