Тихая гавань

Андреа засобиралась домой, едва стало смеркаться. Пип, проводив ее, поднялась к себе, сказав, что хочет порисовать. Она просидела в спальне долго. Только услышав, как скрипнула дверь в спальню Чеда, Пип выскочила из комнаты как раз в тот момент, когда Офелия пыталась бесшумно прикрыть ее за собой. Пип посмотрела на мать умоляющими глазами.

– Не ходи туда больше, мамочка, ну прошу тебя! Ты только напрасно мучаешь себя! – Пип прекрасно знала, что там происходит. Она не раз уже видела, как мать сворачивается клубочком на постели Чеда и часами лежит так, обливаясь слезами и вдыхая оставшийся на подушке запах его волос. Пип не подглядывала за ней – рыдания матери хорошо было слышно сквозь стену, и сердце у нее разрывалось от жалости. Она бы все отдала за то, чтобы занять в сердце матери место Чеда, но знала, что такого не будет никогда. А Офелия не знала, как ей объяснить, что невозможно заменить одного человека другим, что она любит дочь не меньше, чем погибшего сына, просто гибель его оставила в ее душе пустоту, которую никто не в силах заполнить.

– Я только на минуточку, – хрипло взмолилась она, и глаза Пип снова наполнились слезами.

Не сказав ни слова, Офелия повернулась и молча постояла около двери спальни. Слезы в глазах дочери заставили ее почувствовать себя виноватой. Поколебавшись, она прикрыла дверь в спальню сына и пошла к себе, открыла дверцу шкафа и принялась перебирать лежавшие там вещи Теда. Тоска нахлынула на нее с такой силой, что Офелии казалось – еще немного, и она просто не выдержит. Их не вернуть, но если бы она могла коснуться чего-то, что принадлежало одному из них, почувствовать такой родной, знакомый запах одеколона Теда… прижать к груди рубашку Чеда. Она испытала мучительное чувство, понять которое может лишь тот, кому знакома жгучая боль потери. Все, что у нее осталось, – это вещи… одежда, которую они носили, да еще обручальное кольцо мужа, тоненький золотой ободок, который весь год Офелия носила на груди. Никто, кроме нее, не знал о нем. И только она сама порой незаметно касалась его рукой, просто чтобы еще раз убедиться, что когда-то у нее был муж, который ее любил. Теперь ей все реже верилось в это. Но иногда ее вдруг мутной волной захлестывал страх, когда Офелия внезапно с какой-то ошеломляющей ясностью сознавала, что его больше нет и она навеки осталась одна. Вот и сейчас, почувствовав приближение дурноты, она зарылась лицом в один из пиджаков Теда, а потом, словно желая вновь почувствовать объятия мужа, сняла его с вешалки и накинула себе на плечи.

Рукава беспомощно упали, и Офелия, словно потерявшийся ребенок, зябко обхватила себя руками. В кармане что-то захрустело, и она бессознательно сунула внутрь руку, чтобы посмотреть, что там. Это оказалось смятое письмо, и на мгновение в груди у нее вспыхнула безумная надежда, что письмо от мужа. Но оно было не от Теда. Просто в кармане завалялся лист бумаги, напечатанный на компьютере, а вместо подписи внизу стояла одна буква. Офелия почувствовала смутный укол совести – ведь письмо было адресовано не ей… но все-таки осталась какая-то часть его, листок еще, казалось, хранил тепло его рук. Офелия поспешно пробежала его глазами, и на какое-то мгновение ей даже показалось, что оно похоже на ее собственное письмо… Однако она твердо знала, что это не так. Сердце ее вдруг заколотилось часто-часто. Закусив губу, она принялась читать.

«Дорогой Тед, – начиналось письмо. Сердце у Офелии едва не остановилось, но она стала читать дальше. – Я знаю, то, что произошло между нами, было полной неожиданностью для нас обоих. Но случается, что порой такие вот повороты судьбы становятся величайшим благодеянием. Поверь, дорогой, я этого не хотела. Но тут уж ничего не поделаешь. Я уже не так молода, как прежде, и, боюсь, другого шанса у меня может уже и не быть. А этот ребенок… он значит для меня больше, чем что-либо в этом мире, еще и потому, что он твой!

Я знаю, ты этого не хотел. Поверь, я тоже ни о чем таком не думала. Все началось как веселая шутка, ведь у нас с тобой всегда было столько общего, дорогой. Мне известно, какими тяжелыми были для тебя эти последние годы, – поверь, никто не знает этого лучше меня. И виновата в этом только она – это ее вина, что вы с Чедом ссорились. Кто знает, решился бы бедный мальчик на самоубийство, если бы не она! Если, конечно, он вообще это сделал… если она тебя не обманула! Как это должно быть, было тяжело для тебя! Как и ты, я не слишком верю в то, что у него проблемы с психикой. Скажу тебе откровенно, этот диагноз всегда вызывал у меня сомнения. А эти его попытки самоубийства сильно смахивают на желание привлечь к себе внимание – твое внимание, дорогой. Не кажется ли тебе, что это своего рода мольба избавить его от нее? Что-то подсказывает мне, что она с самого начала сделала все, чтобы представить тебе это совсем в другом свете. Но тогда… если все будет так, как я надеюсь, возможно, самым лучшим выходом для нее будет уехать с Пип, оставив нам с тобой Чеда. Надеюсь, ему с нами будет намного лучше, чем сейчас, когда она бестолково суетится вокруг него, словно глупая наседка, только пугая несчастного мальчишку. Что в этом хорошего, скажи на милость?! А ведь он твой сын, он куда больше похож на нас с тобой, чем на нее. Она совершенно его не понимает – ты это знаешь не хуже меня. Это просто бросается в глаза. Может быть, это просто потому, что даже сейчас он куда умнее ее… возможно, умнее даже нас обоих. В любом случае, если это то, чего ты хочешь, я была бы рада попытаться создать ему семью. Пусть живет с нами, если ты скажешь.