Любите ли вы Брамса?

– Миленький мой Симон, все нынче таковы. Так что ваше желание вполне естественно.

Она рассмеялась. Как сумасшедший примчался он сегодня утром на авеню Матиньон, и Поль с первых же слов дала ему понять, что письмо ее ровно ничего не означает.

– Все-таки согласитесь, что вы не похожи на женщину, которая пишет первому попавшемуся: «Возвращайтесь скорее», – сказал он.

– Я была одна, – призналась Поль. – И в странном состоянии духа. Очевидно, мне не следовало писать: «Возвращайтесь скорее», вы правы.

Однако думала она иначе. Он рядом, и она была счастлива, что он рядом. Так одинока она была, так одинока! Роже затеял интрижку (ей не преминули сообщить об этом), у него связь с какой-то молоденькой женщиной, помешанной на кино; он, видимо, стыдится новой связи, правда, они ни разу в разговоре не касались этого вопроса, но обычно, когда он гордился своими приключениями, он обходился без столь путаных алиби. На этой неделе они обедали вместе два раза. Всего два. И верно, не будь при ней этого мальчика, страдающего по ее вине, она была бы совсем несчастной!

– Давайте уйдем, – предложил он, – вам скучно.

Она ничего не возразила и поднялась. Ей хотелось довести его до крайности, она сама сердилась на себя за эту жестокость. Жестокость ее была как бы изнанкой грусти, нелепой потребностью отомстить тому, кто ничем этого не заслужил. Они уселись в маленькую машину Симона, и он горько улыбнулся, сравнив эту поездку с первой поездкой вдвоем, какой она рисовалась ему в воображении: правой рукой он держит руку Поль и ведет машину одной левой, совершая чудеса ловкости, а прекрасное лицо Поль склоняется к нему. Не глядя, он протянул руку в ее сторону, и она обхватила ее ладонями. Она подумала: «Неужели я не имею права хоть раз, хоть раз в жизни натворить глупостей!» Он остановил машину; она ничего не сказала, и он поглядел на свою собственную руку, неподвижно лежавшую между ее слегка раскрытых ладоней, готовых выпустить эту руку, желавших этого, должно быть, больше всего на свете; и он откинул голову, почувствовав вдруг смертельную усталость, подчинившись неизбежности разлуки. В это единое мгновение он сразу постарел на тридцать лет, покорился жизни, и впервые Поль почудилось, будто она наконец-то увидела его по-настоящему.

Впервые он показался Поль похожим на них (на Роже и на нее); нет, не то чтобы он стал вдруг уязвимым, – она и раньше знала за ним это, даже вообще не представляла себе, чтобы кто-либо был лишен такого свойства. Вернее, перед ней был человек, отрешившийся, освободившийся от всего, что дарует юность, красота, неопытность, – всего, что делало его невыносимым в глазах Поль; в ее глазах он был скорее всего пленником: пленником своей собственной легковесности, своей жизни. Вот он запрокинул голову, повернул не к ней, а к деревьям свой профиль еще живого человека, уже не отвечающего ударом на удар. И тут она вспомнила Симона таким, каким увидела впервые – в халате, веселого, онемевшего перед ней, – и ей захотелось вернуть его самому себе, прогнать прочь, отдав тем самым во власть скоропреходящей грусти и во власть сотен ничтожных барышень, которые непременно появятся и что не так-то уж трудно себе представить. Время научит его лучше, чем она, медленнее и лучше. Его рука неподвижно лежала в ее ладонях, она чувствовала под пальцами биение его пульса, и вдруг со слезами на глазах, сама не зная причины слез – то ли она оплакивала этого чересчур чувствительного мальчика, то ли свою чересчур печальную жизнь, – она поднесла его руку к губам и поцеловала.

Не сказав ни слова, он уехал. Впервые между ними произошло что-то; он знал это и был еще более счастлив, чем накануне. Наконец-то она его «разглядела», и если он вообразил, что первым между ними событием может быть только ночь любви, то пусть сам пеняет на свою глупость. Ему потребуется еще много терпения, много нежности и, само собой разумеется, много времени. И он чувствовал, что он терпелив, нежен и что впереди у него вся жизнь. Он подумал даже, что если эта ночь любви когда-нибудь наступит, то лишь как этап, а не как привычное завершение, которое он обычно предвидел заранее; возможно, будут у них дни и ночи, но никогда не будет им конца. И в то же самое время его жестоко влекло к ней.

Глава 10

Мадам Ван ден Беш старилась. До сих пор в силу своих физических данных и в силу того, что можно было определить словом «призвание», она дружила с мужчинами, а не с женщинами (во всяком случае, до нечаянной удачи – брака с Жеромом Ван ден Бешем), но при первых признаках увядания она поняла, что одинока, растерялась и стала цепляться за первого попавшегося, за первую попавшуюся. В лице Поль она нашла идеальную собеседницу уже по причине их деловых отношений. В квартире на авеню Клебер все было вверх дном. Поль приходилось проводить здесь чуть ли не целые дни, да еще мадам Ван ден Беш находила тысячи предлогов, чтобы удержать ее при себе. Тем более что эта самая Поль, как ни была она отвлечена своими делами, очевидно, подружилась с Симоном; хотя мадам Ван ден Беш напрасно искала в их поведении признаки более интимной близости, она не могла удержаться и исподтишка наблюдала за ними, бросала намеки, которые отскакивали от Поль, но Симона приводили в бешенство. Так, в один прекрасный день он, бледный и расстроенный, накинулся на нее и угрожал ей – ей, родной матери! – если она посмеет «все испортить».