10  

— Не знаю, — ответила брошь.

Я посмотрела на неё, постаравшись придать лицу доброжелательное выражение.

— Что?

— У Дервлея привычка оставлять свой терминал в квартире, когда он куда-то уходит.

— А… — подумав, я остановилась, потом сделала пару глубоких вдохов, уселась на ступеньки и решительно выключила терминал.

Что-то неладное творится. Линтер всё ещё в Париже, хотя изначально его посылали совсем не сюда. Его пребывание здесь должно было стать ничуть не более длительным, чем моя лондонская миссия. Никто на корабле не видел его с тех пор, как мы впервые прибыли на планету; похоже, что он вообще ни разу не возвращался на корабль. В отличие от всех остальных. Но почему он решил остаться? О чём он вообще думает, разгуливая без терминала? Это форменное безумие. А вдруг с ним что-то случится? (Такая возможность казалась мне вполне вероятной, учитывая парижский стиль вождения, с которым я уже успела познакомиться.) Или он ввяжется в драку? Чёрт подери, почему корабль относится к этому с таким спокойствием? Выйти из дому без терминала вполне допустимо в каком-нибудь укромном хабитате, а где-нибудь в Гибралтаре или на борту нашего корабля это даже приветствуется, но здесь? Это было всё равно что прогуляться по парку развлечений без пушки… и то, что местные жители так поступают постоянно, не делало его решение менее сумасбродным.

Я окончательно уверилась, что эта маленькая вылазка в Париж значила куда больше, чем корабль изначально мне наплёл. Я попыталась было вытянуть из этой твари побольше информации, но он меня игнорировал, так что я просто встала, бросила машину во дворе и отправилась гулять. Я шла по бульвару Сен-Жермен, пока не дошла до Сен-Мишель, затем повернула к Сене. Погода была солнечная и тёплая, магазины и лавки полнились людьми, выглядевшими столь же космополитично, что и в Лондоне, ну разве что чуть более стильно, если брать в среднем. Я думаю, что сперва была немного разочарована; это место мало чем отличалось от уже известных мне. Те же товары, те же торговые марки: Мерседес-Бенц, Вестингхауз, Американ-Экспресс, Де Бирс и так далее… Но постепенно дух города стал проникать в меня. Пожалуй, даже сейчас, по прошествии стольких лет, здесь можно было уловить некий отзвук Парижа, описанного Миллером (я перелистала его Тропики [17] дважды: вчера вечером и ещё раз — этим утром). Здесь всё было словно по-другому перемешано, хотя и составлено из тех же ингредиентов; традиции, коммерция, национальная гордость… Больше всего мне понравился язык. Приложив известные усилия, я могла добиться, чтобы меня поняли, хотя и очень приблизительно (акцент мой, предупредил корабль, был ужасен), могла прочесть дорожные знаки и объявления… Но когда на нём говорили в обычном темпе, я едва могла разобрать одно слово из десяти. Речь парижан походила на музыку, на непрерывный поток звуков.

С другой стороны, они проявляли видимое нежелание общаться на каком-либо ином языке, и мне казалось, что в Париже найдётся даже меньше людей, способных изъясниться по-английски, чем в Лондоне — согласных поговорить по-французски. Я склонна была отнести это на счёт имперских комплексов.

Я стояла в тени собора Парижской Богоматери, задумавшись так глубоко, что и сама походила на одно из украшений этой глыбы тёмно-коричневого камня, которую они называли facade (заходить внутрь мне не хотелось; я уже достаточно насмотрелась на соборы, да что там, даже мой интерес к замкам стал понемногу угасать). Корабль хотел, чтобы я поговорила с Линтером. Зачем? Я не могла ни понять этого сама, ни принять чужие объяснения. Никто не встречал этого парня, никто не говорил с ним, никто не получал от него никаких сообщений за всё время миссии на Землю. Что с ним стряслось? И что мне со всем этим теперь делать?

Пребывая в полном недоумении, я шла по берегу Сены, держась в тени всех этих мрачных, тяжеловесных зданий. Я помню аромат свежеобжаренного кофе (всё это время кофе продолжал неуклонно дорожать; вот вам и саморегулирующийся рынок!), помню, как начинала блестеть свежевымытая брусчатка, когда, деловито открыв уличные краны, за работу принимались низкорослые уборщики. Они пользовались старыми тряпками, намотанными на швабры, чтобы перегнать воду от одного края тротуара к другому. Хотя бесплодные раздумья и растравляли мне душу, пребывание здесь всё же казалось мне чудом. В этом городе было нечто совершенно особенное, подбивавшее тебя радоваться уже одному тому, что ты жив… Вдруг я очутилась на острове Сите, не знаю как, хотя помню, что изначально я направлялась к Центру Помпиду, чтобы от него дважды повернуть и пройти через Мост Искусств. На оконечности острова я обнаружила маленький треугольный парк. Он походил на выкрашенный зелёной краской носовой кубрик морского судна, чья корма гордо разрезала мутные воды древней Сены, омывавшие огромный город. Я прошла через парк, держа руки в карманах и изображая праздношатающуюся туристку, но затем увидела нечто исключительно странное и почти тревожащее — ступени, ведущие вниз между глыб грубо обтёсанного белого камня. Я на мгновение остановилась, потом решила спуститься по ним к реке. Я оказалась в огороженном дворике, откуда, в принципе, можно было выйти к воде, но этот единственный выход был перекрыт каким-то перекошенным сооружением из воронёной стали. Мне стало не по себе. В строгой геометрии постройки было что-то внушающее ужас, принуждавшее чувствовать себя маленьким, слабым и беззащитным. Нависавшие надо мной белокаменные глыбы наводили на мысль о том, как хрупки под ними будут человеческие кости. Я была здесь совсем одна. Почти инстинктивно я попятилась назад, в сумрак перехода, ведущего обратно в залитый солнцем парк.

  10  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×