Обещание страсти

Идти было недалеко, и наступило как раз то время дня, когда молодые художники начинали выползать из своих убежищ. Конец дня, когда те, кто работает по ночам, начинают оживать, а те, кто работает днем, испытывают желание потянуться и пройтись. Чуть позже на улицах станет полно народа: гуляют, болтают, курят травку, собираются группами, забредают в кафе по пути к друзьям или на выставку чьих-нибудь скульптур. Все в Сохо были друзьями, и все много работали. Попутчики в странствиях души. Первооткрыватели в искусстве. Танцоры, писатели, поэты, художники, собранные в южной оконечности Нью-Йорка между умирающим, полным грязи и непристойностей Гринвич-Виллиджем и стеклом и бетоном Уолл-стрита. Насколько же приятнее здесь, в Сохо, в мире друзей.

Девушка в зеленной лавке хорошо ее знала.

— А, синьорина, как поживаете?

— Прекрасно, а вы?

— Так себе. Что вам угодно?

Побродив среди великолепных запахов, Кизия выбрала салями, сыр, хлеб, лук и помидоры. Фьорелла одобрила ее покупки. Сразу видно, продавщица понимает, что к чему. Она нашла прекрасное салями, все ингредиенты для соуса — это будет настоящий паэзский соус! Симпатичная девушка. Наверное, замужем за итальянцем. Впрочем, Кизия никогда об этом не спрашивала.

Заплатив, она вышла с полной сеткой. Зашла в соседнюю лавочку купить яиц, а потом пошла вниз по улице в сторону кондитерской — там продавалось столь любимое им шоколадное печенье. Над головой простиралось играющее всеми цветами вечернее небо, вокруг витали ароматы свежего хлеба, колбас, кофе «Эспрессо» — это из соседних кафе. Иногда к ним примешивался запах марихуаны. Стоял чудный сентябрь: было все еще тепло, но вечерняя прохлада уже начинала насыщать воздух свежестью, и розовые тона неба казались от нее еще нежнее — это напоминало ранние акварели Марка. Воркуя, голуби вперевалку разгуливали по улицам. У стен застыли велосипеды. То здесь, то там девочки прыгали через скакалку.

— Что ты принесла? — Марк лежал на полу и курил.

— То, что ты заказывал. Наше обычное меню: омар, икра, бифштекс. — Послав ему воздушный поцелуй, она поставила пакеты на узкий кухонный стол.

— Серьезно? Ты купила бифштекс? — В его голосе звучало скорее разочарование, чем предвкушение.

— Нет. Фьорелла сказала, что мы мало едим салями, ну я и купила целую тонну.

— Хорошо. Надо полагать, она разбирается.

До появления Кизии он жил на консервированных бобах и шоколадном печенье. Фьорелла была одним из многочисленных подарков Кизии, частью ее тайны.

— Конечно, разбирается. Еще как разбирается.

— И ты тоже отлично разбираешься.

Она стояла в дверях, глаза ее блестели в наполняющих комнату сумерках. Глядя на распростертого на полу Марка, она сказала:

— Знаешь, иногда мне кажется, что я и в самом деле люблю тебя, Марк.

— Мне тоже иногда кажется, что я люблю тебя.

Во взглядах, которыми они обменялись, звучало многое. В них не было места раздражению, напряженности, нервозности. Не было глубины чувства, но не было и кокетства. Одно лишь признание: я очень ценю, что я с тобой.

— Хочешь, пойдем погуляем, Кизия?

— Погуляем, — повторила она по-итальянски, и он ласково рассмеялся. Она всегда называла прогулку по-итальянски и объясняла это так: — Там, в Нью-Йорке, люди ходят. Бегают. Они ненормальные. Здесь, в Сохо, пока еще понимают, что значит жить! В Европе тоже понимают это. Итальянцы каждый вечер выходят в сумерках на прогулку, а еще в полдень по воскресеньям — в этих забавных маленьких городках, где большинство женщин носят черное, а мужчины — шляпы, белые рубашки, мешковатые костюмы и не надевают галстуков. Гордые земледельцы, добродетельные люди. Они глазеют по сторонам, приветствуют знакомых. И делают это так, словно выполняют важный обряд. Это ритуал, многовековая традиция, и мне это очень нравится.

— Ну, пошли. — Он поднялся, потянулся и обнял ее за плечи. — Поедим, когда вернемся.

Кизия понимала, что имеется в виду. Одиннадцать, может, и двенадцать часов. Сначала они будут гулять, потом встретят друзей и остановятся на улице поболтать. Станет темно, и они зайдут к кому-нибудь из друзей Марка, чтобы взглянуть, как продвигается работа, и в конце концов в студии соберется столько народу, что они решат пойти посидеть в «Партридж» и выпить там вина. А через несколько часов выяснится, что все умирают с голоду, и Кизии придется кормить девять человек. В комнате будут гореть свечи, играть музыка, звучать смех и гитара, и все будут передавать друг другу сигареты с травкой. Призванные разговорами, в комнате будут витать духи Клее, Руссо, Кассата и Поллока. Наверное, таким был Париж во времена импрессионистов. Изгои официального искусства, они собирались вместе, создавая свой собственный мир, в котором дарили друг другу смех, мужество и надежды… в ожидании дня, когда кто-нибудь откроет их и сделает знаменитыми, а вместо шоколадного печенья они будут есть икру. Ради них самих Кизия надеялась, что этого не случится, — никогда они не покинут свои пыльные студии, где сами собой возникают волшебные вечера, подобные этому; ведь тогда им придется облачиться в смокинги, улыбки их станут сухими, а глаза — печальными. Они будут ужинать в «21», танцевать в «Эль Марокко» и ходить на приемы вроде вчерашнего.